атлетическим телосложением, но и черным строгим костюмом, а также зализанной назад прической. Голубоглазый, светловолосый, начисто выбритый, в руке – черный кожаный дипломат. Так в телесериалах изображают предприимчивых бизнесменов, гордо смотрящих ввысь на пути по карьерной лестнице.
– Очень приятно, – томно сказала Света, целомудренно потупив взгляд.
– А уж мне-то как… – воскликнул Толик, оценивая ее достоинства.
– Ну ладно, мне пора. Может, еще увидимся.
И Света пошла, окинув напоследок Толика таким взглядом, что я едва не взорвался от ревности. Хотя, скорее всего, она просто меня дразнила. Такое и раньше бывало. Света могла часами спокойно хихикать с подружками, не обращая на парней никакого внимания. Но едва поблизости появлялся я, она тут же принималась флиртовать и всем улыбаться. Видимо, ей доставляли наслаждение моя беспомощность и досада.
Зазвенел звонок.
– Пора и мне бежать, – сказал я. – Увидимся.
– Конечно, братан, – ответил Толик. – Я в Красновке еще с недельку побуду.
Следующим шел самый ненавистный для меня урок – алгебра. Ненавистный вовсе не потому, что я не соображал в точных науках. Наоборот, я считался едва ли не лучшим в школе, когда дело касалось формул и задач. Но если бы вы заглянули в классный журнал, непременно сказали бы, что я худший из худших. Почему? Судите сами. В тот день как раз произошла стандартная ситуация, каковые возникали довольно часто.
Алгебраичка Инна Николаевна Монтина (мы ее называли не иначе, как Монтаной) ни с того ни с сего решила проверить у меня домашнюю работу. Причем только у меня одного. Домашку я всегда делал вовремя, так что бояться мне было нечего, и я смело протянул ей тетрадь. Монтана бегло взглянула на мои каракули и, видимо, не найдя ни одной ошибки, сильно разозлилась.
– Это что за помарки? Что за почерк? – вскричала она. – Тебя к первоклашкам на чистописание отправить надо, а не в выпускной класс!
– Вообще-то, это к алгебре отношения не имеет… – начал было я.
– Рот закрой! – завопила Монтана. – Слушай сюда. Нечего пялить на меня свои бестолковые зенки… Еще слово скажешь – вообще останешься на второй год! В институт он собрался… Таким дурням, как ты, метлу в зубы и улицы мести. Прошел на место. Два!
И она нарисовала у меня в тетради жирную красную двойку. Как же мне хотелось в тот момент высказать ей все, что я думаю о ее педагогических методах. Но я знал, что никогда не смогу этого сделать. И она знала, потому продолжала меня ежедневно уничтожать. Я, молча опустив голову, отправился на место.
– Вот овца, – шепотом процедил сквозь зубы Генка. – Взяла двояк влепила ни за что! Чего она вообще на тебя взъелась?
– Известно чего, – ответил я. – В прошлом году она с моей матерью в столовой поругалась. Та ей предъявила, что мне специально занижают оценки по алгебре и геометрии. Так с тех пор я даже тройки получать перестал.
– Но ведь это несправедливо!
