таинство и сокровенную прелесть тёплых объятий и утешающих ласк: они привыкли пожимать руки, целовать щёки и лбы, класть ладони на плечи. Божества же, которым впервые довелось ощутить знойный жар плоти друг друга и теплоту спокойных дыханий, резвились, как малые дети. Отринув высший промысел и напускные формальности, они лелеяли друг друга в объятиях, переплетали пальцы обуянных волнением рук, тянули и мяли длинные уши, зарывались ладонями в густые пряди светлых волос, и всё ради того, чтобы почувствовать извечное единство и братскую любовь, пронесённую сквозь время, бессчётные мириады ушедших эпох.
Авелин и Хар’ог, обрётшие плоть и кровь, неразлучно следовали из леска в лесок, из чащи в чащу, желая воочию узреть красоты претворённых в жизнь мечтаний, что вылились в совершенно новый, безупречный мир. И он был таковым, пока Извечные Божества, отдыхая под раскидистыми кронами могучих древ, не решили, что пуста обитель без житейского и приземлённого. Порождения святой воли и милости были идеальны и неукоснительно следовали указаниям Создателей, но эта безукоризненность делала мир ненастоящим, игрушечным. Истина, как и в прошлый раз, первой открылась Авелину, явив тому видения грядущих тысячелетий. Жизнь зародилась везде: не только близ волшебного озера и святилища ярких светил, но и в болотах, в степях и засушливых краях, сплошь покрытых оранжево-красным песком. Вселенский Отрок поведал своему брату о чарующих грёзах, и тот, как было заведено, поделился своим недовольством, предположив, что Эльфы Авелин и Хар’огцы будут страдать от соседства с «примитивными, неидеальными расами». Однако Авелин, расписав во всех красках и подробностях, сколь полноценным станет мир, заверил Хар’ога, что прочие создания не будут угрожать благоденствию их любимцев: эльфы стали бы существами созидающими, а люди и им подобные властвовали бы за тысячу вёрст от них.
– Ничто и никто не останавливается в своём развитии, – вздохнув, сказал Хар’ог. – Пройдут века, и люди обретут разум достаточный, чтобы собраться в поход и пойти войной на наши народы, – усевшись в корнях гигантского дуба, тенью своей кроны заслонившего всю поляну, он призадумался. – Но обделять их интеллектом в угоду нашим творениям – кощунство и вопиющая несправедливость.
Авелин провёл ладонью по шершавой коре, поскрёб тёплыми, осязаемыми пальцами по настилу изумрудного мха. Нежная ладонь отпечаталась на тёмно-зелёном ковре, но оттиск мгновенно исчез с дуновением ветра.
– Стало быть, ты и вовсе не считаешь их создание нужным? – спросил Авелин, изумлённо склонив голову набок. Он прислонился к широченному стволу и вальяжно перекинул ноги через массивный корень, вырвавшийся из земляных недр. – В прошлых мирах люди показали как свои недостатки, так и достоинства. Мне кажется, и в этой обители им найдётся место.
Синеватая пятерня вплелась в золотые космы. Хар’ог потрепал брата по волосам, взъерошив мягкие локоны, и тихо вздохнул. Тонкие прядки упали Авелину на лицо, зазмеились
