есть Лила – и отсутствие материнского инстинкта сказывалось: она не стала настаивать, а просто положила влажную тряпку на лоб Эди и отошла.
– Собираешься снова курить?
– Нет. Я сижу перед твоим камином, как примерная мачеха. Может, мне нужно научиться вязать для пущего эффекта? Я не слишком уверена, что твой муж оценит мои эксцентричные качества. Я должна развивать в себе другие, более респектабельные, чтобы мне было позволено тебя навещать.
– Почему ты так говоришь? Он такой истукан?
– Я знаю его не лучше, чем ты.
– Но ты, по крайней мере, смогла рассмотреть его явно лучше меня.
– Возможно, он немного педант. Но если вспомнить твоего отца, ничего страшного. Ты к такому давно привыкла.
Струйка воды потекла по шее Эди. Но ей было так жарко, что это даже показалось приятным.
– Я надеялась избежать брака с человеком, похожим на отца.
– Твой отец не так уж плох.
– Ужасен! Его постоянно нет дома, и он почти никуда тебя не вывозит. Я знаю, что когда вы остаетесь наедине, у вас все по-другому. Но за ужином он только и делает, что читает мне нотации. Что абсолютно несправедливо, если учесть, что я никогда не давала ему ни малейшего повода для беспокойства. Ему следовало быть более благодарным. Твоя мать во время нашей последней встречи рассказала мне о Джульетт Фолсбери, которая сбежала с лакеем.
Лила ехидно усмехнулась.
– Моя мать обожает эту историю. В основном потому, что лакея прозвали Лонгфелло. Знаешь, Эди, тебе следовало бы проявить характер. Совершенно неестественно с радостным видом соглашаться выйти замуж за абсолютно незнакомого человека.
– У меня не радостный вид, – возразила Эди.
– Но ты и не протестуешь. Боюсь, ты позволишь своему мужу командовать собой даже в мелочах, и он станет чудовищным диктатором.
Эди показалось, что в голосе Лилы звучали предостерегающие нотки, но она была слишком больна, чтобы разбираться в проблеме, если таковая заключалась не только в диктаторских замашках отца.
– Возможно, я сбегу. Переоденусь мужчиной и поступлю в оркестр. Только вообрази, Лила. Некоторым людям нечего делать, кроме как весь день играть прекрасные мелодии. А по вечерам они снова играют, но только в присутствии публики.
В голове промелькнуло несколько нот из прелюдии к первой сюите Баха соль-мажор для виолончели. Лихорадка заставила арпеджио переливаться в мозгу, как масло на воде.
– Я считаю, что ты не должна покоряться ему, Эди. С мужчинами жить нелегко.
– Отец никогда не отказывал мне в том, чего я хотела по-настоящему.
– Да, он позволил тебе оставаться дома и играть на виолончели, хотя по возрасту ты должна была давно блистать в обществе.
Ноты снова прокрались в голову Эди, словно манили подумать о прерванных аккордах прелюдии Баха. Должно быть, это легко сыграть, как обычное упражнение. И все же…
Но тут музыку прервал голос мачехи:
– Беда
