юных гениев, но не по больнице, ей он не принадлежит.
А мой бледный сынишка с обмусоленными пальчиками, с волосиками, растущими клочками, со странной складкой на шее, с незаживающими ранками на спине, принадлежит.
И ему бы тоже пора бегать и говорить «мамушка» или «мамочка» или вообще хоть что-нибудь говорить, но он только кричит странные звуки и спит. А я молчу и не сплю, и когда доктор говорит:
– Заходите, – я не сразу понимаю, что это мне, что это не сон, что мне нужно пошевелиться.
Доктор смотрит на меня, перекладывая бумажки туда-сюда:
– Я посмотрел анализы, и те, что сегодня, и в прошлый раз. И снимки прошлые посмотрел… знаете, у вас дракон.
Тихо как-то в этом боксе, кажется, что не было никаких слов, я сижу и жду, что же он скажет. Молчу.
– Вы слышали? – мягко повторяет он, – у Вас дракон.
– Что? – смотрю на сынульку, глупость какая, что это доктор сейчас говорит? Сынулька сосет красный палец, кожа уже обмокла, и палец немного распух. – Что? Что?
– Дракон! Дракон у вас, мамушка! – доктор передразнивает карапуза. Он ему тоже запомнился. И я такого же хочу, я такого же ждала, чтобы бегал, смеялся, звал меня. Дети – это же цветы жизни, так все говорили.
Цветы, а не драконы.
***
Больница кому-то помогает – бинтует, дает лекарства, ставит капельницы, но потом выплевывает, отправляя домой. Нас же она проглатывает.
Я не верю цветной плитке, которой облицовано здание, я не верю яркой детской площадке и снующим по маленькому скверу ручным белкам. Я чувствую как огромное серое здание ждет своих жертв, тщательно их выбирает, и проглатывает, медленно разжевывая.
Она, несомненно, живая, и все сотрудники – лишь части её большого, беспрестанно работающего организма.
Я поднимаюсь по лестнице до отделения и думаю о том, что, наверняка, именно так чувствовал себя пророк Иона во чреве кита, с той лишь разницей, что он провёл там три дня, а нам предстоит несоизмеримо больше.
– Мамочка, вы что, не хотите, чтобы Ваш сын был нормальным? Голубушка, ну подумайте сами, дальше будет только хуже. Никак невозможно оставлять всё как есть. – убеждал меня доктор, пока я пыталась снова сбежать домой.
Выплюни нас, страшная больница, дома лечат и стены, а здесь я не знаю, чего от них можно ожидать.
Стены складываются в коридоры, выкрашенные странными, неудобными глазам цветами. Стены делятся на палаты, в которых стоят неудобные, визгливо-скрипучие кровати. С миром связывают лишь окна без ручек, которые нельзя открывать.
На входе в наше отделение стоит растрёпанная женщина в домашнем халате. Или это девушка, или бабушка – здесь все выглядят одинаково, теряют возраст, и даже молодые девчонки кажутся глубокими старухами. В глазах этой женщины больничные коридоры, я боюсь в них заблудиться и мне неприятно на неё смотреть, и я прячу взгляд.
Но потом мы с ней познакомимся, соединим свои коридоры из ее глаз
