принял подозрительно легко.
– Ни борьбы – ни бокса – никакого – не будет, – выдавливал он из себя ритмически, вместе с толчками штанги и пыхтением. – На фиг – мне – это надо – ещё они – друг друга – покалечат – а я потом – отвечай. – А вот – секцию – атлетической – гимнастики – или – даже – волейбола – могу – забабахать – как нефиг – делать. – Только пусть – прибавку – даёт.
– Слушай, а большого тенниса можешь?
– В теннис – тоже – могу – но корт – на фиг – ёкнулся.
– Как ёкнулся? А что, здесь был теннисный корт?
– Был – есть – но оползень – этой – весной – засыпал – пол-площадки.
– А починить сложно?
– Было бы – желани – е но ведь это – крупный – гемо – ррой.
– То-есть, нужно просто расчистить и выровнять площадку?
– Точно. – Инвентарь – сетки – ракетки – мячи – всё – у нас – есть.
– Отлично! Ладно, с этим позже. Давай, мне надо бежать.
– Постой. – Он положил на держаки штангу и встал со скамейки. Пот струился по его рельефному телу, он тяжело дышал. – По пятьдесят капель не желаешь? Есть хороший коньяк.
– По пятьдесят капель можно.
Он пошёл в свою подсобку, показался в дверях с бутылкой. Подумал секунду, поманил меня к себе.
– Знаешь, Иваныч, давай лучше сюда. Ещё зайдёт кто.
Я вошёл в подсобку со стойким запахом старых боксёрских перчаток. Перчаток нигде видно не было, но запах этот ни с чем спутать нельзя. Мы присели на короткую деревянную лавку.
– Что, была здесь боксёрская секция?
– Точно, была когда-то, – промямлял он, разливая коньяк в два стограммовых гранёных стаканчика. – Наш лагерь – бывшая школа. Откуда про секцию знаешь?
– По запаху. Перчатки здесь хранились, сто пудов.
– Точно. – Он посмотрел на меня с интересом. – А ты чё, боксом занимался?
– Два года, в старших классах школы. До третьего места на городе дошёл. Как мне это потом в армии пригодилось!
– Да-а, – протянул он, внимательно глядя мне в лицо, не в глаза, а куда-то в переносицу. – Не ошибся я в тебе, Иваныч. Ну, будем!
– А закусить чем-то есть?
– Была где-то шоколадка. – Он встал, пошёл, порылся в каком-то ящике и, действительно, вернулся с полурасплавленной шоколадкой.
– Вздрогнули!
Мы выпили; я отщипнул кусочек шоколода, он только понюхал фольгу.
– Слушай, ты на меня не сердись за то утро, – миролюбиво начал Миша, шаря глазами по каким-то закоулкам, – ты ж понимаешь, мне эта девка самому поперёк горла.
– Да ладно, хорош об этом. Не такая она, может, и плохая девка. Одно хочу спросить.
– Что?
– Она тебе тогда нажаловалась?
– Да нет, ни фига. Говорю же тебе: вижу, бежит вся в слезах от тебя. Да и как она
