подвели, и я, старый дурак, попался…»
– Ничего не понятно, – сказал я.
– Это он о тех… из общины, – пояснил Иосиф. – Не перебивай. Где же я читаю? Ага. «Теперь мы с тобой, Даниил, оба сироты, но Бог справедлив и когда-нибудь о нас вспомнит. Отца твоего, сына своего Саула, я так и не повидал, прямо со станции меня повезли без всяких разговоров в богадельню, а я просился в тюрьму и показывал билет. К счастью, богадельня большая, есть знакомые. Например, Файвэл Кравец из Жагаре. Он приходится двоюродным братом Шлейме Рубинштейну, а Шлейме женился на нашей Брайне, а Брайне после смерти Шлейме вышла второй раз замуж за Мейше-Янкла, а Мейше-Янкл служил со мной в Бобруйске. Я его хорошо знаю…» Да-а-а, – протянул Иосиф. – Что, что, а память у твоего деда отменная.
– Он там просто свихнулся, – сказал я.
– «Есть еще один выкрест из Кедайняй, Мотл Петух, недавно он снова стал евреем, хотя у него под подушкой спрятан крест. Я сам не видел, потому что подушку у него украли. Еще мне здесь нравится, что я единственный часовщик. Файвэл Кравец – портной. Портных в богадельне – как собак нерезаных, а шить им нечего, латают друг друга и довольны. Дорогой внук Даниил! Обращаюсь к тебе с главной просьбой в моей жизни. Если тебя не забрали в приют, то пришли мне маленькие плоскогубцы, они лежат в нижнем ящике, а еще два пинцета, а еще бензин в пузырьке, кажется, я закрыл его, а может, и не закрыл. К тому же пришли все часы, кроме ходиков, ходики оставь себе. Часы мне нужны для работы, так как ни у кого их нет. Все это пришли через Рувима Столярского, еще в позапрошлом году его собирались отправить в богадельню. И скажи ему, чтобы он ничего не растерял по дороге и чтобы у него ничего не украли. Если тебя не забрали в приют, сходи на кладбище к Иосифу…» – Могильщик перевел дух и воскликнул: – Наконец и про меня вспомнил! «Сходи к Иосифу, и он от моего имени тебе все прочитает. Только пусть он не смеет из тебя делать могильщика. Храни тебя Господь! Остаюсь твой дед из богадельни».
– Все? – спросил я, когда Иосиф замолк.
– Все, – сказал могильщик.
От письма деда, сбивчивого и печального, на меня повеяло чем-то щемящим и близким. Я вдруг устыдился своей мысли о его безумии. Вспомнил наш дом, в котором, кроме ходиков и мышей в подполье, не осталось никакой жизни. (Кошку мы забрали с собой на кладбище.)
– Рувим Столярский давно перебрался в Кибартай. Там у него отыскалась дочь от первого брака, – пробормотал Иосиф. – Съезжу-ка я к твоему деду сам.
– А если кто-нибудь умрет?
– Не умрет, – сказал могильщик. – В жару люди редко умирают. Ты только не забудь покормить нашу клячу и отвести ее с утра на водопой.
– Может быть, дед вернется с вами обратно?
– Может быть, – сказал Иосиф.
Он уехал в субботу, когда никого не хоронят, сложил в деревянный сундучок несколько пар заржавевших часов, плоскогубцы, купил в булочной Файна пирог с изюмом – нельзя же в гости ехать без подарка, – и я на кладбищенской телеге отвез его на станцию.
Когда я возвращался со станции, меня вдруг окликнул
