вот что, Иван. Ты нас в гости к себе зови. Зазывай давай, приглашай, уговаривай, а мы не откажемся. Мы ж, брат, с дороги. Вот даже афиш не читали. Выспаться, выспались. Да, чалдоны? Но оголодавши. Да? А у нас тут всё с собой при себе. Чего только душа пожелает. А душа у нас Сибирская. А душа у нас Алтайская! А твои, брат, – хоромы и тепло очага. Поместимся?
– Я бы рад, – сказал я. И задумался.
– Ты вот что, – сказал Баранов. – Твое дело зазвать. А там, вот увидишь, аншлаг, цветы, аплодисменты.
– Сомневаюсь.
– А ты не сомневайся. Я же укротитель.
– Ага. Смотри, брат, не драпани оттуда к своим хищникам.
– А вот и проверим меня на чистом спирте, – сказал Баранов и обратился к водителю, которого он прежде именовал танкистом: – Давай, Жора. Крути штурвал, куда Иван скажет. Танкист.
12
Под тигриное урчание мотора в автобусе с танкистом за баранкой сделалось призрачно и бархатно, как в заморском дворце на экскурсии; пришла сюда тишина, терпкая, тугая, в сигарном аромате и шепоте далеких кастаньет. Глянул я в мелькании уличных огней на Саньку, младшего в династии, на Ярослава, нового, прежнего, с Луны слетевшего, глянул я на себя и в себя, и наскреб по сусекам в жменю юмор свой, весь, что наскрёбся, чтоб непогодой не разметало.
Разглядел я наконец и многих из тех, кого именовал прочими. Были тут и мужчины; были тут и женщины, чему немало подивился, поелику не замечал за собой прежде, чтоб женщин не замечал. И оказались они, те и эти, не статистами, а полновесными, с яркими глазами вдруг, персонажами, что соблаговолили, обогнув треть глобуса, отставить, ничтоже сумняшеся, заботы вечерние в сторону и заглянуть ко мне на огонёк. А у них вот только что планы все пошли прахом. Ну, и кто по ним скажет?
Сколько я себя за жизнь ни кроил, ни перекраивал, а справляться со скандалами, – что в разгаре, что в канун их, – так и не выучился; не сумел до сей поры овладеть этим самым нужным для нас искусством[6]. И потому в укладе моём повелось не на вы ходить, а избегнуть да отсидеться. Но тут случай был не из уклада. Как ни ряди, а из распахнутых вышних угодий на нас с Санькой просыпались вдруг дива дивные, и негоже соваться в их изобилие со своим скудоумным распорядком. Пусть всё катится, понял я, куда катится, хоть куда, понял я, да прикатится.
Благоухая по-строгому брютом с устрицами, Дар Событий, шепнул мне, что коль скоро уж о канунах с разгарами, так вот он Канун Запоя во всем Его Величии. А чего ты ждал? Не поспоришь. С Даром нет, а с собой там видно будет.
– А теперь куда? – озадачил меня Жора, танкист.
– А теперь прямо.
13
Лидия открыла нам, разумеется, со шваброй с мокрой тряпкой через плечо в одной руке и пылесосным шлангом с чёрным зевом в другой.
Мощная эта сторона у них вообще и у неё в частности. Чуть что – хвать да перемыть всё, хвать да перетереть. Перегнуть в сердцах все мечи на орала. И вот тебе в пыль да прочь и невзгоды с досадами, и мигрени с малохолями. Сто мужей пережила и, как прежде, весела. А у нас, господа, у сильной
В аутентичной цитате о важнейшем из всех для нас искусств рядом с кино, между прочим, назван и цирк. А добавим скандал, так и того лучше.
