с тобой в лазарете в Чарджоу…
– В Мары, – сказал Баранов.
– А вот и нет. Ты б еще приплёл сюда и Термез и Кушку.
– Тогда в Ашхабаде в госпитале.
– Точно.
На самом деле и это было не так, но почему-то нас обоих в тот момент Ашхабад устроил.
– И вот через десять лет ты…
– Через одиннадцать, – поправил Баранов.
– … ты объявляешься у меня в городе весь в регалиях с тиграми на арене, и видно ж сразу, что не шпана, нет, не шантрапа, а да, царь природы!!! И после этого ты говоришь мне «рассказывай»?! Мне?! Рассказывай?! Да у тебя хоть какая-то совесть, пускай простенькая, пускай махонькая, но совесть, совесть такая, понимаешь? может, пионерская, может, еще октябрятская, но всё-таки совесть, может, как-нибудь завалялась в тебе где-то сбоку по недосмотру? А? Так ты возьми её, Ярик, голуба, и воспользуйся и немедленно приступай к своему рассказу мне о себе, обо всех одиннадцати своих прожитых годках, о каких я ни слухом, ни духом, и рассказывай и говори мне, и говори аж до тех пор, пока мне не надоест, пока не наскучит, пока меня от тебя воротить не станет, и не скажу я тебе «баста!», не скажу «уморил, барин, уволь, ни слова больше, чайку б откушать бы нам теперь», пока не скажу. Давай! А не то я сейчас прямо тут на ящике лопну от любопытства, и что ты тогда будешь делать? Да, Александр Иваныч? Пусть колется?
На это Баранов только и сказал:
– Всякая линия жизни, Иван, представляет собой неразрешимую загадку. Так что всё равно, кому начинать.
– Не скажи. Судьба укротителя куда загадочней судьбы продавца газводы.
– Ох, не думаю, – с тоской произнес Баранов. – Говорю тебе, всякая линия. А торгуй ты сейчас газводой, так и быть бы тебе уже, Ваня, суфием давно или дзеновцем. Никак не меньше. А что, нет? С большой буквы «СУФ». Или с большой буквы «ДЗЭН». Разве не так? Быть бы, вот те крест! А не страдать полубездельником, что скрипит зубами, как мастодонт, и держит, что есть сил, фасон, чтоб не лопнуть, и ждет у моря погоды, как морж у Киплинга. Что скажешь?
Вот вы бы на моем месте как? Не опешили б? Вот и я затянулся поглубже и кивнул головой. А что с меня взять?
– Ну, да Бог с вами, – сказал Баранов и, пожалуй, уже был готов поведать нам что-нибудь о себе, но тут подал голос пятилетний Александр Иванович:
– А вы их хотя б чуточку, ну, боитесь? Ну пусть хоть вот столечко.
– Рад бы, Саня, – сказал Баранов. – Да не могу. Никак, брат, нельзя. А не то они меня просто слопают. Таков закон.
– Вот это да! – сказал Саня. – Нисколечко? Я так тоже хочу.
– Так учись у отца. Он у тебя смелый.
– А ты, пап, так можешь?
– Нет, Саня, – сказал я. – С тиграми, ну, куда? На то он и укротитель. Не трать, сына, время, хватай его кураж. Пока мы тут груши околачиваем.
Ничего не ответил я Саньке на вопрос о грушах, потому что Баранов снова спросил меня невзначай, чем это я теперь в жизни занят, и я хотел было отмолчаться, но передумал и сказал ему правду.
6
