Большой Фонтан с Дачей Ковалевского и наш Люстдорф с высоченным обрывом, ползущими дачами и тугими виноградниками, наши Пересыпь и Молдаванка, Слободка и Заставы, и Ближние с Дальними Мельницы, и Григорьевка с десантом, и Лузановка с мелководьем и Крыжановка тут у нас, и гора Чумка, а как же, и заводы с винзаводами, и Еврейская больница, как монастырский анклав в дряхлеющем борделе, и длиннющая, как запой, улица Мечникова, по которой сколько ни топай, мало что сыщешь, зато всласть изморочишься так, что взятки с тебя гладки, а дурни потом отыщутся в зеркале, и полная исчезающей эзотерики Среднефонтанская – с тем её, от вокзальных задворок и до 5-го Бассейного, тихим омутом за некогда деревянным, выкрашенным в красное, мостом над разбегающимися отсюда во все концы Евразии рельсами, – и там, в той запрятанной улочке, явились и мы с вами на белый свет под гудки паровозов как-то на выходной в середине века к радости большого семейства в сокрытом от случайного обывателя за забором с чугунными воротами под номером 14 «Б» просторном доме в два этажа с балясинами посреди двора с глубоким фонтаном по эту сторону, а по ту, с чёрного хода, там некошеный луг аж до самого зоопарка, аж до тех пор, пока не отроют там во весь луг котлован и не воздвигнут в том котловане на случай новой войны новое бомбоубежище из железа и бетона; – и обманчиво бестолковая Водопроводная с полной (или частичной) неосмысляемостью тока по ней замыслов и расстройств, объектов и субъектов, и филармония – шедевр архитектуры с плановым дефектом акустики, и батарея 411 с подлодкой на пьедестале и ореховой рощей, что скоро, вот-вот, загустеет в чащу, где, может быть, объявится еще свой Робин Гуд, ну, не Маугли ж; и арка в Отраду напротив госпиталя на Пироговской, где вас на свой страх и риск еще могут взять вопреки всему да и вылечить, и акватория гавани, созерцая которую жизнь жить не жалко, и брусчатка Французского бульвара под разноцветной из конца в конец осенью, и Аркадия, какая есть, какая была и больше не будет, – всё это тут у нас с вами, целиком не постичь, но это мы, и это наше, здесь бытийствуем мы и шутим, и цветём мы с вами и пахнем; величался страж Дар-Событием, он блюститель прав и порядков, покровитель дружб, хлебосольств, и на страже он клятв любви и разумных субординаций; он явился мне из-под купола, он дыхнул мне за шиворот тараньками со сливовицей и указал на огрех в моих умопостроениях. И вышло тут же, что, коль пораскинуть мозгами, чего делать, конечно, мы ж знаем, не хочется, но, увы, пришлось, то сразу видно, что сегодняшний наш затейник никоим образом не одалживался у досточтимого мэтра Федерико, а припадал, как и сам мэтр, непосредственно к живительным истокам площадной комедии. Вот куда. В любом случае загадочный из далекой Сибири управитель неуправимого предстал там для нас в тот день могучим адептом таких таинств, что нам, ординарным посетителям одесского цирка, в силу разных причин, доселе неведомы; и спросить негде.
По арене вдруг пурпурной в серебре и позолоте промеж вспученных вертепов и фуфыристых кулисок, проносились влево-вправо, взад-вперед и сбоку навзничь хамоватые коленца