и третьи, свет в цирке прижмурился, а во вспыхнувшем на манеже круге софита возник шпрехшталмейстер и с изыском на раскат баритоном всех регистров приказал нам ждать сюда вот-вот свирепых хищников Уссурийского края, самых крупных на свете тигриц и тигров под руководством знаменитого и лауреатного артиста Коми АССР укротителя Ярослава Баранова!!! Тут я и понял, что дрессированных баранов нам в тот день не видать. Во всяком случае, в цирке. Но это и всё, что я в тот миг понял. А встрепенувшийся по нутру мандраж отнесен был скорее к отсутствию решеток между нами с Александром с одной стороны и теми, кого нам тут зычно пророчили, с другой.
И хоть ждали их, объявили ж, но ворвались они внезапно вшестером или всемером, огненнополосые, влажноклыкие, хвостатые и усатые, с во все стороны рыками и зырками, и бесшумным шлёпом огромных лап по манежу.
Отсутствие нашей от них защищенности повергло меня, скажу, в оторопь. Так что лишь спустя полпредставленья я допёр таки, что укротитель Баранов этот – это тот самый, мой, наш, Ярик Баранов, с кем мы бедовали плечом к плечу в чужих горах и жрали одну на двоих тушенку.
– Нету баранов? – сказал Санька. – Ты понял?
– Нету, – признал я. – Баранов нету. Баранов есть.
– Я не хочу, – сказал Санька, – их есть.
– Хорошо, Сань. Не будем. Просто этот красавец, Сань, и есть господин Баранов. Вот он вам, Ярослав Никитович, сам-сусам.
– А-а, – сказал Саня. – Укротитель? Да?
– Может быть.
Сын потянул меня за рукав и прошептал в ухо:
– Па, а мне страшно.
– Мне тоже, – шепнул я. – Но если мы вытерпим и не сбежим, так нас и не цапнут.
А тигры меж тем, – им было не до нас, им было там чем заняться, – ходили, фыркая, на задних лапах, прыгали сквозь огонь и друг через друга и позволяли их повелителю, царю всех зверей, просовывать в пасть к себе его римско-мраморных форм башку со взмокшей шевелюрой. Цирк замирал, а потом аплодировал. Трижды, четырежды, десятикратно. Под очередную овацию укротитель Баранов мановением своего жезла велел тиграм убраться со двора, то бишь, с манежа, и те ретировались один за другим, и за последним занавес сомкнулся.
Под бравурные звуки оркестра, и всё еще принимая звонкое одобрение публики, Баранов раскланялся на три стороны, а потом в череде прочего подбежал вдруг к нам с Санькой, огромный, жаркий, пружинистый подстать своим питомцам, и глянул мне в переносицу:
– Ну, что, Иван, уставился? Прошу ко мне в пенаты, – и протянул нам обе руки. – Теперь и я вас, друзья, как следует, наконец разгляжу. Кого заново, а кого и впервые.
Он выдернул нас из публики поверх красного, с потёртым плюшем, периметра, что отделяет тех от этих, и мы с Санькой ступили в опилки на тугой манеж и, словно дети, под новый взрыв аплодисментов и оркестровый туш пошагали за руки с Барановым через ослепительное нагое пространство в закулисную неизведанность.
– Улыбнитесь, друзья, – сказал нам Баранов. – Всё равно никто не поверит, что вы не подсадные.
5
Про то, как там у них в цирке за занавесом, поговорим в
