style="font-size:15px;"> – Жалости нет, правда. А кого тут жалеть в галактике?
Я осмотрелся, но кроме Саньки под руку никто не попал.
– Вот-вот, – сказал Дар. – Один уже точно ждать будет, правильно? Потом, это, я, между прочим, тоже, скажу, скорбью проникнусь не по-казенному, коли пучина тебя поглотит, не воротит. Опять же Олег Иваныч. Уже три пиши. Да еще девы-мироносицы, Логос Планетарный, дети нерожденные. Где ж тут крокодильство? Разом все возликуем, когда покоришь океаны и ступишь заново, как говорится, на родные постылые берега. А?
– А верно, Иван, – сказал Баранов, входя на кухню, как в клетку к себе, в смысле, к Ираклию. – Разучил уже молитвы царю Нептуну?
– Посейдону. Не люблю римлян. А ты правда мысли читаешь?
– А, – мотнул головой. – Я ж цирковой.
Баранов уселся напротив, разглядел кухню и меня с нею заодно и пустил вдруг из-под усищ в и без того уж загустевшее пространство так нами толком и необжитой дедовой квартиры еще один звук, более всего походивший на подлет мины к объекту её интереса; и атмосфера прочистилась; и из неё соткалась к нам сюда, возникла рядом тут, балаганная, одна из; все они пока для меня были неразличимы, будто стайка раскосых близняшек далеко-высоко в Гималаях, где не был, или на Памире, где был, и где кто тут кто, спросить негде, да и как по-китайски? а эту разглядел наконец, некрасивую и заманчивую, с грацией пантеры и бутылкой «Камю» в смуглых руках. Она без улыбки наполнила один за другим стаканы, улыбнулась нам без улыбки и была такова.
– Цирк?
Баранов не ответил. Он поставил перед нами два стакана до краев.
Дар Событий, тёртый калач, счел за благо ретироваться. Просто не стало его на кухне и всё тут.
Из гостиной – то контральто, то сопрано, то с хрипотцей, то на взвизге – прилетал к нам Лидочкин голосок, и от него волнами в пять-семь баллов, до восьми, вздымался и прикатывал сюда хохот. Хозяйка дома развлекала маститых клоунов.
– Ага, – сказал Баранов. – Сильна Лидок, не соврал. Кто кого, да?
Я промолчал.
– Вторая, говоришь?
– Третья. Сын второй, Санька. А первому от второй одиннадцать. Как и твоему.
– То Андрюхе, младшему, – сказал Баранов. – Старшему пятнадцать.
– А мой – Олежка.
Оба мы помнили, что ребятки эти, Олег с Андреем, явились на свет в унисон в январе как раз, когда мы претерпевали в чужой горной местности, и проведать про их рождение выпало нам уже под самый конец високосного февраля, и не нашлось ничего, чтоб воздать по случаю, кроме трофейного, пущенного по кругу табачка с примесью. Оба помнили. Вспомнили.
– Борщ сам варил? Ну, тогда молодец.
Я ждал теперь откровений.
– Ну, Ярик, не дразни.
– Ну, был я, – снизошел могучий муж сей, – был, не морочься, Ваня, был цирковым я с детства.
– Ну, слава Богу.
– А ты мучился, что я с нуля наворотил уже после нас?
Я кивнул.
Баранов схватил меня за плечи и встряхнул, и, если бы у меня были вставные зубы,
