про всё и без остановки.
– Не стану, Иван, отливать тебе ни фузейки ни пушечки. Свердловск давай пока по боку. Потом, если хватит нас. Под полтинник вот. О душе пора.
Он всмотрелся в стаканы, поднял свой и с пониманием, в несколько протяжных глотков, отпил из него половину.
– Чтоб легче баялось.
И поведал.
17
Коль скоро свой сказ утаил от огласки, так, выходит, что и барановский передавать не с руки тут. Согласитесь, говорено с глазу на глаз, не для прочих ушей и мнений. И как быть нам? Для малорешительных представителей вида разумных тут, пожалуй, и тупичок в лабиринте; таких Минотавр обязательно схрумчит и не подавится. Так что поступим мы вот как. Что самому удалось со слов Баранова уяснить, то и доложу в двух словах, а на большее уповать не приходится. Ибо человек, согласно бессмертному Лао-Цзы, может осуществить только часть вещей, и баста.
Родился Ярослав, короче, в семье укротителей. Ну, вот. В аккурат ко Дню Победы. В смысле не к празднику, а к самому Дню в мае сорок пятого.
– Все, заметь, сорок пятого люди отважные и смекалистые, – разъяснил мне Баранов. – Ибо от таких они папы с мамой. Скумекай. Это ж надо было решиться еще в сорок четвертом. А не потом. Ферштейн?
Отец Баранова, укротитель пантер и львов Акинфий Баранов, выступал в цирке заштатном, провинциальном, – цирков перед войной у страны советов было больше, чем санаториев, а санаториев больше, чем можно вообразить себе без бутылки, – и вот, на цирк тот бронь, выходит, не полагалась, а, может, интриги, милок, завистники, а еще может статься, что сам Акинфий сбежал на фронт добровольцем, ведь может же, только, как бы там ни было, а протрубил он всю Отечественную в полковой разведке и дослужился до её начальника в орденах и медалях, дважды раненый. Воротился он с войны с женой и сыном. И сыном этим нам на радость как раз и был наш с вами Ярик.
– А мамочка моя с фронта, – сказал мне Баранов. – Не из цирковых. Представляешь? А из публики.
Я попробовал на язык вслед за ним:
– Из публики?
Это было забавно, будто катать голыши во рту.
– Неужели из публики?!
– Да, представь себе! И спасибо ему за такую маменьку. А то б откуда б я взялся.
– А мама у тебя кто?
– Не поверишь. Учитель словесности.
– Почему? Поверю.
– И правильно. Между нами, давно уже профессор с мировым именем. Специалист в области семиотики.
– Ага!
Воротился Акинфий Баранов с войны, в смысле, из армии, не сразу, а только в конце сорок восьмого. От провинции его довоенной не осталось камня на камне, и потому повез он своих на родину к брату в Барнаул. Он ведь и наречен был в честь основателя Алтайской столицы Акинфия Демидова. Но сперва за своими надо было ехать в Ашхабад к мамуле Симочке и дядьке Косоварову, он же отчим.
– Ты мне, Ярик, решил Гамлета подоходчивей?
– А ты вот послушай.
Через Ашхабад, значит, в Барнаул; и тут удача ему, можно сказать, не просто улыбнулась, а прижала к себе, приголубила.
