забавный тайник. Он сможет обмануть все проклятия. Доверяете ли вы мне?
– Доверяем, доверяем, – быстро проговорила Лариса Макарьевна, давая понять – срок рассуждений истек.
Барон улыбнулся и подмигнул Кондрату. Но, как только Гальтский перешагнул порог, улыбка исчезла, оставляя на лице тень тревоги.
***
«Разговор за столом получился крайне мрачным, – думал он. – Сплошные нервы. Так язву можно заработать. Вот, пожалуйста, уже легкое недомогание наблюдается. Как они накинулись на книгу! Взрослые люди, а ведут себя, как дети».
Гальтский не испытывал большой симпатии к подарку Рубцова, но при жизни дарителя избавиться от него не посмел. А сейчас, при странно сложенных обстоятельствах, об уничтожении или удалении книги не могло быть и речи. Отдать дань малодушию, признаться в суеверном страхе – позор, бесчестие. Разве не трусость худшее из всех зол? Необходимо запрятать книгу под замок, а ключ спрятать.
«Да, именно так. Если кто-то и скажет, мол, Гальтский-то струсил, так честно признаюсь: простите великодушно, господа, осторожность никогда не бывает напрасной. Хорошо геройствовать, рискуя одним собой, а вокруг меня люди… А мысли, однако, дурные, нервные, тесные. – Роман Владимирович остановился и болезненно поморщился. – Неужели, впрямь язва? Ну, полно тебе, Роман, нудить. Что ты, право слово? Сделай дело, а после болей на здоровье».
Гальтский еще раз повторил про себя нелепую фразу, усмехнулся и пошагал вверх по лестнице в библиотеку.
Это было большое помещение, выходившее окнами в сад. От окон к центру комнаты тянулись стеллажи, вдоль стен стояли громоздкие шкафы, обитые плотной тканью, давно потерявшей свой изначальный цвет. В углу, притиснувшись вплотную к шкафу, притулился высокий узкий ларь, при необходимости служивший столиком для писем.
Барон любил книги и мог засиживаться в библиотеке с утра до вечера, листая страницы, размышляя над судьбами людей, вспоминая сюжеты своей жизни, большая часть которой уже скрылась за шторой лет. Иногда ему казалось, будто прошлое возвращается: такими яркими и зримыми являлись ему картины памяти.
«Старость приближает прошлое и удаляет будущее, – сказал однажды Рубцов. – Мы должны бояться делать подлость, иначе рискуем очень скоро встретиться с ней лицом к лицу».
Здесь, среди книг, в окружении воспоминаний, Роман Владимирович чувствовал себя спокойно и уютно. Единственное, чего барон побаивался – это удушливой тоски, сжимающей сердце всякий раз, когда он поворачивался к окну и видел торчащие из земли фрагменты бывшего особняка Гальтских. Они напоминали старинные покосившиеся надгробья на заросшем кладбище. Впечатление усилилось, когда Рубцов привез в сад два «всамделишных», по словам Андрика, ритуальных памятника. Один из них был «временно экспроприирован» с могилы старика Гальтского, отца последнего барона, Дмитрия, другой принадлежал управляющему имением Александру Иконе, прадеду или прапрадеду Кондрата; эту тонкость знал Андрик, а Кондрат
