«вздыхивала», и говорила, говорила. – Он ударил меня, – схватил за волосы и ударил… головой об стол… Я сказала, чтобы он не смел меня лапать, я его толкнула изо всей силы.., я сказала, что ненавижу его грязные бани, и никогда туда не поеду… Меня не били никогда, меня так не оскорбляли, на меня не говорили такими грязными словами… Слова ранят, они режут, как ножи, и они все у них в крови и гнили…
– Наэтэ, миленькая, зачем ты пошла к нему, зачем?
Слёзы застили её глаза, она опустила голову низко-низко, – так что волосы опять закрыли её лицо полностью.
– Он обещал мне защиту, он говорил, что мне ничего почти не надо будет делать, – всхлипы и резкие судорожные вздохи рвали её слова на части, – а я мно-го у-ме-ю делать, я хоро-шо знаю компью-тер, языки… А он гово-рил, что я буду ук-рашением его фирмы, – я буду с ним на деловых вст-речах и праздниках, – и это для него – гла-вное… У меня здесь никого нет… Я нигде не могла рабо-тать дол-го, – ко мне приставали, или ненавидели меня… А я хочу чтобы меня лю-били, – и она опустила голову ещё ниже, и плача, сотрясаемая рыдательными судорогами, продолжала:
– Я хочу, чтобы со мной разгова-ривали, – никто со мной не раз-говаривал, – с куклами даже разговаривают, с кошками, соба-ка-ми, а со мной – нет… А я ведь интересный собеседник, – правда, я многое знаю…
Анрэи и плакал вместе с нею, и чуть не улыбался – от умиления, от этого оттенка «резюме» в её горькой жалобе на мир, на людей. Впервые в жизни кто-то заставлял его одновременно и плакать, и улыбаться… А она продолжала:
– Он обещал мне много платить, а мне не нужно много денег, мне не нужны вещи, дорогая одеж-да, я хочу ход-дить голой, я бы ходила голая по лесу… Я люблю лес, я люблю всех, всех… Я бы беседовала… с ними, помогала им… Я хочу, чтобы мною восхищ-щались, я хочу нравиться, мне не нужны вещи, мне не нуж-ны деньги, – она снова и снова это повторяла, – даже выгнулась вся, и упирала на «ы» – не нужнЫ, не нужнЫ, – плакала, плакала…
Внезапно Анрэи сказал:
– Наэтэ, я люблю тебя, – и его слёзы вмиг высохли, а лицо стало почти суровым, – это произошло неожиданно. И для неё, и для него.
Она замерла, полуоткрыв рот. Только дышала прерывисто, подняв голову и глядя мимо него. Как будто эти слова «пришли» не от него, а со стороны… Она дышала и молчала с минуту, наверное. Потом посмотрела на него… Комната была полна бликов от горевших на улице фонарей, окна его квартирки выходили на проспект. Но глаза её светились не отражённым светом, а сами по себе, источая мягкий и яркий дневной свет. Они вновь, как до этого в офисе, смотрели друг другу в глаза, как заворожённые. И она сказала, губы её подрагивали:
– Как мне хорошо в твоих глазах – мне там так уютно, спокойно, – можно я там буду жить? – слёзы кап-кап… Я вся туда залезу – с ногами, и ты меня оттуда не выгонишь… – И плач её вновь усилился. – Я буду их лелеять, как свой дом, это и будет мой дом…
– А в твоих глазах, – ответил он ей, – хорошо моей душе… Наэтэ, миленькая, я умру за тебя, – он уже
