до кухни, благо, что «ход» туда был прямо из комнаты. Там они долго отдыхивались, сидя на коленях, и он опять смотрел и смотрел на неё, на её спутанные волосы, на то, как она дышит носом, на сомкнутые, влекущие в рай, губы, и понял: сейчас они отключатся и уже не включатся. Никогда. Он поднялся с дрожащих колен, налил ей в стакан воды, ещё труднее было снова присесть на колени – ноги дрожали не по-детски – и поднести стакан к её губам…
Напившись воды, они, наконец, нашли в себе силы подняться и даже надеть на себя – она его рубашку, а он – свой халат… Как сомнамбулы, они в четыре руки варили лапшу, забыв посолить воду, и затем смешали её с тушёнкой… Ели из одной – одноразовой – большой тарелки, потому что он усадил её к себе на колени, – как им это удавалось, не понятно… Но как-то поели. Все коленки Наэтэ были в лапше, и вот так, сидя, они начали засыпать. Как дошли до своего «шалаша», забрались под плед, оба потом не могли вспомнить. Между прочим, на улице стояла ночь уже, и квартирка Анрэи освещалась только бликами уличных фонарей, – они опять забыли про электрический свет…
И ни разу не вспомнили ни о ком и ни о чём… Спали они после этого ужина очень долго – как сурки зимой…
Проснулись – ближе к полудню, Наэтэ опять «немножко первая»… И сразу же она улеглась на Анрэи – её лицо над его лицом – и стала смотреть на него. И Анрэи опять, проснувшись, увидел сияющий дневной свет – лицо Наэтэ… А в комнате и правда было светло-светло, на улице снова выпал белый-белый снег… Но всем этим была Наэтэ…
– Ты сказка, – сказал он первое, что пришло в голову.
У Наэтэ дрогнули губы, и она опять опустила своё лицо – щекой – на его нос.
– А ты – герой этой сказки, – ответила она.
И он опять слышал, как голос Наэтэ «звучит внутри неё»… И опять обнял её.
– Я хочу каждый день так просыпаться, – видеть твоё лицо, «прежде всех век», – прошептал он ей в щёку, – получилось не очень внятно, но она услышала.
– Так и будет, – сказала. – Как ты хочешь, – и улыбнулась, и, приподнявшись, опять смотрела на него, и светлая улыбка не сходила с её губ…
Встав, они утолили, наконец, со второй попытки, свой голод, и были поражены, насколько это вкусно – несолёная лапша с тушёнкой… У них начался жор. Наэтэ затребовала пельмени. И они варили их, и ели, пока не объелись вконец, как изголодавшиеся пустынные львы… Анрэи, не в силах оторвать глаз от её рта – как она ест, – иногда промахивался вилкой с пельменем по своему рту… Она смеялась с него… Им было необыкновенно хорошо. Всё было в такт с ними – весь окружающий их мирок Анрэивской квартирки. С её старенькой меблировочкой – кухонным гарнитурчиком и прочими табуретами с диваном – из прошлого, неизбалованного особым комфортом, времени.
– Ты права, – сказал он ей, – мы сошли с ума и едим пельмени.
Наэтэ смеялась. Лицо её совсем покинула напряжённая судорога, не дававшая ей смеяться ещё несколько дней назад.
