style="font-size:15px;"> Второй важной причиной, послужившей началом нового этапа в истории теологии освобождения, стали серьезные политические изменения в самой Латинской Америке. К началу последнего десятилетия XX в. страны Латинской Америки впервые в своей истории развивались без диктатур, а у власти практически повсеместно, кроме Кубы и Гаити (военная диктатура в период с 1991 по 1994 г.), находились «конституционные режимы представительной демократии»[94].
В результате, как верно отмечает Б. Катра, «к началу 1990-х гг. радикально настроенное крыло церкви пережило значительные изменения: почти все откровенно левые богословы, епископы и архиепископы по всей Северной, Центральной и Южной Америке либо были отправлены в отставку, либо были усмирены»[95]. Как полагали некоторые эксперты, будущее теологов освобождения могло состояться теперь лишь вне их, потерпевшего крах, богословского прошлого. Так, в 1992 г. П. Бернс на страницах влиятельного журнала «Теологические исследования», предлагал либерационистам «заняться эмпирическими исследованиями в области экономики… принять участие в политической жизни в условиях демократии, которые открылись в таких странах, как Чили, Аргентина и Бразилия…»[96].
Но уже с начала 1990-х гг. ситуация вновь начала меняться. Это было связано в первую очередь с негативными последствиями неолиберальных преобразований[97]. В результате уже в первой половине 1990-х гг. в ряде государств региона произошли всплески социально-политической активности недемократического характера.
Все это стало новым стимулом для, казалось бы, окончательно потерявшей свои позиции теологии освобождения. Новым трендом в этот период становится глобализация, которая категориально вливается в богословский аппарат, подменяя собой «устаревший» капитализм.
Вторым объектом критики со стороны теологии освобождения с начала 1990-х гг. становится постмодернизм как философское обоснование глобализации. Так, к примеру, Л. Бофф утверждает сегодня, что постмодернизм является результатом буржуазной современности, последним и наиболее изысканным «костюмом» капиталистической культуры, с ее идеологией потребления[98]. Похожего мнения придерживается и Э. Дюссель, для которого, как отмечает Р. Перес, «постмодернизм во многом подчеркивает обратимость терминов и произвол ценностей и этических систем, политических партий и идеологий»[99].
Следует отметить, что в первой половине 1990-х гг. теология освобождения продолжала базировать свои построения на основе незыблемости социалистической идеи. Так, в 1993 г. К. Бофф еще настаивал, что «христианство продолжает переоткрывать свои социалистические корни, а социализм в то же самое время становится открытым моральному и религиозному измерению»[100].
Отдельного внимания заслуживают попытки теологов освобождения сконструировать некую историческую преемственность между своей
Экономические реформы по рецептам международных валютных организаций имели двоякие последствия для латиноамериканских республик. На первом своем этапе они дали положительные результаты. Так, в начале 90-х гг. по темпам экономического роста (3,4 % в 1993 г., 2,8 % в 1994 г.) Латинская Америка вышла на второе место в мире после Юго-Восточной Азии. Резко увеличился приток иностранных инвестиций – до 80 млрд долларов в 1997 г. При этом доля Латинской Америки в мировом экспорте увеличилась с 3,5 до 5 % и в 1997 г. достигла 93 млрд долларов (Социальные реформы и борьба с бедностью: есть ли выход из кризиса?//Богатые и бедные в Латинской Америке: неолиберальные реформы и социальные проблемы. М.: РАН ИНИОН, 1996. С. 60–62). Но социальная цена этих успехов была слишком высока. Несмотря на перенос рядом компаний своих производств в страны Латинской Америки, что привело к созданию новых рабочих мест, уровень безработицы не только не уменьшился, но, наоборот, продолжал увеличиваться: в 1996 г. он достиг по региону 8 %. Так, например, в Аргентине в 1995 г. безработицей было охвачено 18,5 % экономически активного населения, а реальная заработная плата составила 2/3 по отношению к 1985 г. В другой стране региона – Чили – средний уровень заработной платы лишь в 1993 г. сравнялся с аналогичным показателем 1973 г., а доходы беднейшего населения, которое составило 20 % от общего числа жителей страны, сократились с 4,2 % в 1990–1992 гг. до 3,3 % в 1995 г. (Problems of Democracy in Latin America. Stockholm: Institute for Latin American Studies, University of Stockholm, 1996. P. 92–93). К середине 1990-х гг. 44 % бедняков приходилось на Бразилию, 14 % —на Мексику, 9 % – на Перу, 20 % – на Боливию, Гаити, Гватемалу, Гондурас, Никарагуа и Сальвадор (Латинская Америка: состоялся ли экономический рост в условиях справедливости? (обзор)//Богатые и бедные в Латинской Америке: неолиберальные реформы и социальные проблемы. М.: РАН ИНИОН, 1996. С. 33). Около 65 % бедняков было сосредоточено в городах, в которых проживало 2/3 населения. Масштабы бедности в сельской местности были еще более значительны: 66 % семейств в Гватемале и Гондурасе, от 34 % до 66 % – в Бразилии, Колумбии, Мексике, Панаме, Перу и Венесуэле и до 33 % – в Аргентине, Коста-Рике, Чили и Уругвае. Бедность обусловлена низким уровнем доходов (в 70 % семей), безработицей (20 %) и большим числом детей (10 %)
