при этом не говоря, потому что не знал, что сказать. И вдруг Марго ойкнула от неожиданно причиненной ей боли, мгновенно замолкла, выпрямилась и, пошарив по стене рукой, нашла выключатель и зажгла свет.
На полу у ее ног лежал «Макаров». Видно, он выскользнул в суматохе из тайника и свалился на ногу Марго, прекращая ее истерику.
Марго и Макаров посмотрели на него внимательно, а потом медленно подняли глаза.
– Твой? – спросила Марго.
– Мой, – ответил Макаров.
– Больно, – пожаловалась она и поджала ушибленную ногу.
Макаров смотрел на нее удивленно. Она была смешной, жалкой и страшной; помада, пудра, краска и слезы смешались на ее лице в истеричном беспорядке.
– Больно, – повторила Марго жалобно и, прихрамывая, пошла в глубь дома.
Они сидели в просторном, но уютном холле, в глубоких креслах возле низкого столика и смотрели друг на друга. Марго сделала все быстро и умело: привела себя в порядок и переоделась в джинсы и свитер, разожгла камин и поставила на стол фрукты, коньяк и большие пузатые рюмки. И следов совсем недавних страданий не осталось на ее лице, даже глаза не были покрасневшими.
– Ты правда поэт? – спросила она, перейдя на ты неожиданно и спокойно, глядя серьезно в макаровские глаза.
– Правда.
– Фамилия?
– Макаров.
Марго задумалась.
– Только не делайте вид, что знаете, – засмеялся Макаров.
– Да, не знаю, – призналась она. – Но, может быть, это плохо говорит обо мне, а не о тебе?
Макаров улыбнулся:
– Мне достаточно того, что вы знаете Блока. Что… ты знаешь Блока…
– Ты странный. – Марго задумчиво смотрела в глаза Макарова. – Ты не современный. Я думала такие вымерли, а ты живешь.
– Живу, – смущенно согласился Макаров.
– Ты – настоящий! – воскликнула Марго, наконец определив для себя, какой же он.
– А ты – разная, – определил и Макаров. – И всегда восхитительная!
Но Марго было неинтересно про себя, и она спросила, когда Макаров еще договаривал свою фразу:
– А зачем ты пишешь стихи?
– А зачем ты раздеваешься? – мгновенно ответил вопросом на вопрос Макаров.
Они засмеялись, чокнулись рюмками, привстав с кресел и перегнувшись через стол, отпили по глотку коньяка.
«Хороший коньяк лучше, чем плохой», – эта мысль поразила Макарова своей очевидностью.
Яркий солнечный свет бил прямо в глаза, но это не раздражало, а радовало. И оттого, что Наташа стянула с него одеяло и громко и весело читала знакомые с детства стихи, было тоже хорошо.
Не спи, не спи, художник,
Не предавайся сну.
Ты – вечности заложник
У времени в плену.
