ей поразительное сходство со свиньей.
Нельзя сказать, чтобы сорочка была прозрачной, но истончившаяся ткань так обтягивала соски, ягодицы и рыжий холмик волос на лобке, что у меня возникло острое желание стать хронически близоруким.
Что еще хуже, Флоранс была одета в длинный, до пола, бархатный халат в горизонтальную зелено-желтую полоску, который определенно занял бы второе место в конкурсе «Самая несексуальная одежда за всю историю человечества», уступив пальму первенства лишь памперсам. Да, у нее были голова, руки и ноги молодой девушки, но все остальное соответствовало образу пожилой пенсионерки на пешей прогулке в доме престарелых.
Блин, вот что делает с человеком изоляция в сельской глуши, подумал я.
Маленький Симон сидел за столом, подтянув колени к подбородку, и уплетал сэндвич с «Нутеллой».
Как-то я прочитал статью о французской еде, и там было сказано, что эта шоколадно-ореховая паста цементирует Францию. Почти каждый ребенок в стране ест на завтрак «Нутеллу». Тинейджеры и безработные тянутся к ней ложкой в минуты стресса. Я уверен, что это единственная причина того, почему никто во Франции даже не заикается об аллергии на орехи. Арахис у французов в крови. Как-то, в бытность мою работником французской пищевой компании, одна моя коллега привела своего сына познакомиться со мной. Это был крепкий девятнадцатилетний парень с плечами, как у гребца, и ему как раз предложили место в Оксфорде. Он великолепно говорил по-английски, и я не сомневался в том, что он легко впишется в университетскую среду. Единственный вопрос об Англии, который ему не терпелось мне задать, звучал примерно так: «А там можно покупать „Нутеллу“?»
Симон усмехнулся своим шоколадным ртом и продолжил подпевать радио: безголосая французская певица все никак не могла понять, почему ее никто не любит. Возможно, потому, что она все никак не заткнется, подумал я. А вслух со стоном произнес:
– Bonjour.
Флоранс подошла ко мне в своем жутком халате, и я постарался поцеловать ее, не прикасаясь к омерзительному бархату.
– Твоя прабабушка тоже умерла на этой кровати? – спросил я не слишком громко, на случай, если прабабка была по материнской линии.
Флоранс нахмурилась и вопросительно повела бровью, словно намекая на то, что я кое-что забыл, потом изобразила поцелуи в щеки.
О, боже, нет, едва не вырвалось у меня, они целуют друг друга каждое утро.
Перемазанный «Нутеллой» после лобызаний щек Симона, я направился к мойке, склонившись над которой Бриджит скребла вчерашнюю сковородку, оставленную отмокать на ночь. Ягодицы Maman, обтянутые тканью сорочки, напрягались и расслаблялись, так что казалось, будто пара лысых человек пытается выбраться из мешка.
– Bonjour, Бриджит.
– А, bonjour, Пол! – Она обернулась, едва не сбив меня с ног правой грудью, и звучно поцеловала в обе щеки. Похоже, вселенская любовь вернулась к ней. – Хорошо спал?
– Да, очень хорошо. – Я
