он подкатывает ко мне корзинку на колесиках.
– Я тебя не узнал, представляешь?
Мы с ним в маркете. У меня ремиссия. Иногда, ни с того, ни с сего, боль отпускает. Не совсем, не до конца, но я могу ходить по улице без костыля, меня надо только поддерживать под локоть. Сто лет не было такого. Я уже думала, что окошек облегчения не будет. И вдруг… Я понимаю, почему он не узнал: так давно не видел меня вот так, со стороны, что забыл, как я выгляжу вне дома.
– 4-
Если потереть лист ореха, он благоухает лимоном, перечной мятой, и чем-то еще, заморским и чудесным. Но сейчас ноябрь. Последние листья уже почти не имеют запаха. Я думаю, что моя жизнь, залитая до краев холодным великолепием золотого осеннего солнца, тоже отдает только слабым запахом сырости и прелой листвы. И нет в ней аромата: чудесного, пряного. И уже не будет.
– Мам, пошли домой, – говорит мне сын. Он неслышно подошел и плюхнулся рядом на скамейку. И как он нашел меня здесь, в парке? Удивительно. Он всегда умудряется меня отыскать, куда бы я не ушла.
Я мало работаю: заказов почти нет. Целыми днями шатаюсь по пустым, прохладным, золотистым улицам. На резиновую нашлепку костыля налипают неопрятной стопкой листья. Я хожу по пустому парку, раскидываю костылем кучки листвы под тополями и нахожу грибы. Нагибаться не могу, но мне приятно думать, что эти, коричневенькие крепышики, теперь на виду, их кто-то увидит и сорвет. Раньше осень у меня была самая рабочая пора: сплошные свадьбы, а я шью свадебные платья лучше всех на свете. Но эти провинциальные идиотки придумали, что мои роскошные туалеты приносят неудачу. Что невесты, одетые мною, через полгода разводятся, их преследуют измены, разлуки и прочая-прочая.
Дурынды. Это нормально. Не-любовь, измена и разлука. Разве в жизни есть что-нибудь, кроме этого? Все логично: умопомрачительная красота невест, звездный омут ожидания счастья и серая безысходность потом. Это реалии жизни, а вовсе не мои платья! Я тоже любила мужа и была очень красивой. Я знала, что нравлюсь ему (но не больше), и что у него было прошлое, которое выжгло его душу. А может, я это придумала? Может, его душа всегда была пуста и бесплодна, там нечему было выгорать? Поэтому его бросили две жены? Я его не бросила. Даже тогда, когда поняла: никогда в его глазах не увижу даже отблеска огня, даже слабого отражения моего неистового пожарища!
И почему все думают, что у этих молодых, красивых невест должно быть как-то иначе, чем было у меня?
– Мам, пойдем. Я помогу тебе. – Сын поднимает меня со скамейки, и мы шкандыляем домой. Да, надо поторопиться: сегодня у меня одна из немногих оставшихся клиенток забирает платье. Сын зря держит меня – я бы докарабкалась сама. Ремиссия продолжается.
– 5-
Что, что со мной происходит? Три часа ночи. Трясущимися руками капаю корвалол, потом срываю пробку и лью струйкой в рюмку вонючую жидкость. Зубы стучат о тонкое стекло, мне страшно, что колючие осколки вонзятся в мягкий и беззащитный язык. Опираюсь на край раковины
