легкую куртку, джинсы и кроссовки. ОНА любила дорогие вещи. Тонкие кашемировые свитера от Zilli.
У меня взаимная нелюбовь. Я не люблю людей, люди не любят меня. Вчера мои студенты приперли ноутбук в бойлерную ночью. Я пил весь день, работать не то чтобы не хотел – не мог. Ребята сбегали за кофе, таблетками, вставили спички в глаза и заставили писать семь (!) рефератов. За срочность – двойной тариф. Мои слесарюги теперь смотрят на меня волком: они чувствуют себя обманутыми. На их взгляд, я получил деньги (их месячную зарплату) ни за что. Это – классовая вражда? Странно, пока я сдавал бутылки на буханку хлеба и чекушку – они кормили меня вареной картошкой, домашними котлетами и солеными огурцами, СОЧУСТВОВАЛИ. Сейчас злобно затаились. Отсюда надо уходить.
СТО ДВАДЦАТЫЙ ДЕНЬ
Прожил почти месяц с очаровательной нимфоманкой. Ей тоже сделал пару рефератов. Она привела меня к себе. То, что сейчас называют студией: огромная комната с большим окном, одновременно прихожая, кухня и спальня. У девицы светло-серые, почти серебристые глаза с бирюзовым отливом. Угольно-черные ресницы и вишневые губы. Прямые, каштановые волосы. Фигура Софи Лорен. Скачки верхом на мне она методично чередовала с какими-то немыслимыми вывертами. Из камасутры, что ли? Я не кончал, долго – был полупьян. Кажется, и не кончил. Дева напрыгалась и пошла в ванную.
Мне было пусто и грустно: решил, что таким образом девица расплатилась за рефераты. А мне безумно хотелось – не выпить, а как следует напиться. Я алкал денег и хорошей компании. За хорошую водку мои слесари соглашались спрятать на целую ночь свою классовую непримиримость.
Дева вышла из ванной, голышом ходила по студии и собирала разбросанные шмотки. Нашла свою сумку и достала несколько бумажек. Сказала, чтобы заходил. Через три дня деньги кончились, и я перешел жить к ней.
Сегодня утром я проснулся от ЕЕ взгляда. Она стояла в длинном халате с запахом, на поясе. Очень бледная, с яркими серыми глазами. Губы, намазанные серебристо-сиреневой помадой, кривились от гнева и презрения. Это было в той, той комнате, в том доме и той жизни. Я встал с моего любимого дивана, пошел прямо на нее. Она продолжала что-то говорить, но я ее не слышал ее (или не хотел слышать?). Прижатая к стенке, она отворачивала лицо от моих губ, ее рот продолжал кривиться в нервном и злобном оскале, в глазах блестели злые, непролитые слезы беспомощности. Но тело жило отдельно от глаз и злобных слов. Оно плавилось в моих руках, она повисла на мне, двигалась со мной в такт. Я проснулся второй раз за утро, теперь по-настоящему. От ее стона сквозь стиснутые зубы во сне. Было шесть утра.
Моя нимфоманочка мирно посапывала рядом. Постарался почти бесшумно одеться, тихонько захлопнул дверь, дошел до ближайшего таксофона и набрал номер, который был не в памяти, он был в пальцах, в крови, в биении сердца. Через семь гудков услышал хриплое, сонное «Алле» и положил трубку.
СТО ШЕСТИДЕСЯТЫЙ ДЕНЬ
Неделю
