светелки, закричала Ярослава. Она была просто в ярости. Синющие глаза в темноте стали почти черными и искрились от негодования.
Она металась по комнате, все причитая, а Катя не знала, что и ответить. Не могла же она, в самом деле, сказать девочке, что и сама была бы не прочь, чтобы их проводили. Но, видимо, Ярослава, была очень проницательной девочкой. Она внезапно остановилась перед Катей и, в упор на нее гладя, задала прямой вопрос:
– Ты что, не доверяешь мне? – она стояла, вытянувшись как струна и сжимая кулаки. Она ждала ответа. Но Катино молчание сказало ей гораздо больше. Ее глаза потускнели, лицо как-то сразу обмякло и посерело, плечи опустились. Она отошла к окну и отвернулась. Кате надо было что-то срочно сделать. Она судорожно соображала, чтобы такое придумать в свое оправдание, и уже готова была что-то соврать, но Ярослава не дала. Она сама сделала вывод, как отрезала:
– Ты струсила.
Вывод прозвучал как приговор. Но Кате как-то раньше, до того как Ярослава его озвучила, не казалось, что это настолько правда. Она сама не позволяла думать о себе в таком свете. Она всегда думала, что она просто тихая и спокойная, домашняя девочка. Что если потребуется, она ого-го как сможет. И вот потребовалось. И она не смогла. Не смогла даже в таком небольшом деле – сохранить уважение нового если еще не друга, то уж точно – товарища. Ярослава в отличие от Кати, не знала, как несколько часов назад та ждала, что взрослые придумают план спасения ее мамы, и на раз-два его сами и осуществят. А сейчас эта маленькая девочка, ее ровесница, отвернулась от нее, уличив в трусости, и нет никакой надежды на прощение.
– Так что, я права? – Ярослава резко повернулась к Кате, и та осела под ее жестким взглядом.
Да, она боялась, это правда, девочка из прошлого с пронзительно-синими глазами оказалась абсолютно права. Только признаться в этом оказалось куда труднее, чем может показаться на первый взгляд.
Катя опустила глаза. Она не знала, что ответить. Ей было нестерпимо стыдно, даже в носу щипало. Она никак не могла понять, откуда у нее взялась, в самом деле, эта мысль, что за нее все решат, и – что гораздо важнее – сделают. Ведь это не их, а ее, Катина, мама попала в беду. Ярослава, да и Могиня, в общем-то, могли бы ей подсказать, что делать, дорогу указать, типа, иди до указательного камня, а там уж куда идти – разбираться самой. Но Ярослава бросилась к ней на помощь, и, наверно, для нее было отчего-то важно, чтобы никто из взрослых не вмешивался, и ее, Катино, слово в том споре могло что-то значить, могло убедить Могиню. Стыд еще искал оправдания – она вспомнила про опасности. Но, опасности, видимо, были не так велики, раз уж изначально и Могиня, и Ефросинья отпускали девочек вдвоем… А Ярослава все ждала ответа. Настойчивая девочка.
Катя тяжело вздохнула. И… заплакала. От стыда. От горя. От осознания, на сколько она ничтожна и малодушна, на сколько она беспомощна. И положиться на нее мама, получается,
