буду я? Там, где все, кто еще не рожден»[4].
Я оторопел; никогда еще я не слышал и не читал ничего, что бы столь точно отражало непознаваемый характер исхода душ. Неожиданно мне показалось, что после смерти матери я только и делал, что искал эти слова. Никогда еще я не был так сильно поражен красотой языка. Я дал себе клятву, что непременно отыщу другие произведения Сенеки, ибо мне показалось, что тексты Евангелия перекликаются с его словами.
Кордье упрекнул приятеля, что тот подвергает риску его учеников, которые могут некстати повторить цитату.
– Агония и воскресение Христа затрудняют понимание слов Сенеки, – обращаясь ко всем, примиряющее произнес Кордье.
Взмахнув тыльной стороной ладони, здоровяк отмел саму возможность препирательства.
– Агония Христа! Ни за что, если бы он не был Сыном Божьим, ни за что распятый на кресте Христос не мог бы столь долго сопротивляться палящему солнцу Святой Земли! – со смехом провозгласил он. – Это вам говорит монах и врач, – добавил он уже тише, но по-прежнему с усмешкой в голосе, словно сожалел о том, что раскричался. – Видишь, Матюрен, я говорю также то, что им нужно знать.
– Все меньше и меньше, Франсуа, – сокрушенно промолвил Кордье.
Меня трясло все сильнее и сильнее. Я не мог больше сдерживать свои чувства. Громогласный костоправ смеялся над страстями Христовыми.
Пиво, которое я открыл для себя одновременно с Сенекой, без сомнения, придало мне смелости. Я резко встал, убежденный, что мое место не здесь. Если некоторые истины и могут оказаться ущербными, все не может разлететься вдребезги, иначе после нечего будет склеивать. Итак, я встал. Не найдя убедительных слов, я довольствовался взглядом, надеясь, что он был холодным и критическим. Но, думаю, в нем увидели только ужас.
Стоило мне сделать несколько шагов, как кто-то резко дернул меня сзади. Ги и мои попутчики из Нуайона силой затащили меня в какую-то улочку. Сначала я подумал, что это шутка, но потом увидел презрительное выражение лица кузена.
– Итак, мой драгоценный Жан, ты хочешь сбежать, забыть, скольким ты мне обязан, что я твой покровитель, что ты у меня на службе… Говорят, ты снюхался со знатными особами. Это хорошо, Жан, однако твой хозяин тоже должен, как бы это сказать, принять участие в празднике. А ведь твой хозяин, Жан, это я, разве нет?
– Ты принял решение без меня, ты сам мне сказал, что хочешь стать врачом, но никак не грабителем.
– Что ж, вот ты и будешь моим первым пациентом!
Ги ударил меня кулаком в лицо. Другие присоединились к избиению. Их азарт делал удары еще больней. Вдруг я услышал, как Ги приказал прекратить бить меня. Склонившись надо мной, он обыскал мою одежду. И в конце концов нашел зашитый отцом в подкладку плаща кошелек с платой за обучение.
– Смотрите, какой ганглий извлек я из малыша Жана, облегчив его страдания! Друзья мои, это же моя первая хирургическая операция!
Они оставили меня лежать на земле.
Ночью у меня болело все тело, вдобавок я ненавидел себя до такой степени, что желал
Сенека. Троянки. 407–408.
