за шиворот и медленно втащил внутрь. Свеча, закрепленная на чернильнице, источала слабый свет. Взгляд Беды был устремлен на раскрашенную деревянную статую святого Себастьяна. Кивая головой в сторону мученика, он, казалось, поддакивал ему. Тут под сенью статуи, куда не падал свет, я заметил некую личность.
– Давайте, Ноэль, покажите, на что он способен, вы же умеете, а мы посмотрим.
Голос был сладок, хотя в нем явственно звучали повелительные и даже настороженные интонации. Такой голос свидетельствовал о высокой должности своего обладателя. Я не видел стоящего в темноте, только его скрещенные на животе руки. Указательный палец на правой руке украшала массивная золотая печатка.
На этом собеседовании Ноэль Беда расспрашивал меня не только о вере, но и моей глубоко личной жизни. Начав с похвал, он резко, с необычным для него рвением, взял меня в оборот. Он заставил меня рассказать о моем пристрастии к чтению и о любимых книгах, о том, какие мне нравятся женщины и какие мужчины, как я люблю Христа. Схватив меня за загривок, Беда заставил меня преклонить колени и ткнул носом в деревянную раскрашенную статую святого Себастьяна, украшавшую кабинет. С той минуты я перестал понимать, что происходит.
– Являешься ли ты, как и он, воином Христовым? Воистину ли ты встал на сторону Христа? Предашь ли ты своих соучеников во имя главенства божественного права? – выкрикивал Ноэль Беда.
– Да, да, – повторял я, в отчаянии от тягостного ритуала.
Беда отпустил меня. Я был изнурен, вымотан.
– Достаточно, Ноэль. Мы довольны этим мальчиком, – проговорил человек в полумраке.
Я увидел, как на указательном пальце, направленном в мою сторону, блеснула печатка.
Я никогда не забуду, что их не заинтересовали ни мои знания, ни моя вера. Ибо они обрушили на меня град неожиданных и докучливых вопросов. Я мог бы внятно прокомментировать Послания Павла, привести примеры из Августина, к трудам которого с недавнего времени во мне пробудилась склонность. Но нет, своими беспорядочными вопросами Беда обрек меня на настоящую пытку.
«Изучение Писания требует двух вещей: как определить то, что надо истолковать, и как рассказать о том, что уже истолковано». Сей превосходный совет дал святой Августин. Однако мне казалось, что его блестящую мысль постыдно извратили: Беда неустанно заставлял излагать то, что уже истолковали другие, и не учил, как надо толковать. Следовательно, любое открытие исключалось. Когда я мусолил эту мысль, ко мне подошел каноник и сказал, что из Нуайона прибыл мой брат Антуан и привез срочное послание от нашего отца.
Брат неловко обнял меня. Я получил разрешение погулять с ним по улицам Парижа.
– У отца неприятности, – сказал он мне, – его обвиняют в том, что он обокрал Церковь… Ему надо помочь.
Чувства мои не всколыхнулись. С тревогой я спросил, позволено ли мне будет завершить учебу.
– Насколько мне известно, Церковь не станет отбирать у тебя твой
