родном языке:
– Разговор, сказали вы? Вовсе нет, не было никакого разговора.
Её слова не звучат грубо либо неучтиво, нет, скорее это попытка вернуть себе обычное душевное состояние. Но попытка столь неудачная, что я уж и не знаю сам, на самом ли деле она собирается возвращать себе свою извечную невозмутимость – грудь её как вздымалась, так и вздымается, словно у бегуна на длинные дистанции, а холодный ветер в парке так и не смог потушить пожар на её щеках.
– Что с вами? – вырывается у меня вдруг.
– Что со мной? Ничего… – только и отвечает она, поднеся руку к лицу.
– Вы замёрзли?
– С чего вы взяли? – удивляется она.
– Алый румянец на щеках, дрожь…
Нет, вовсе она не дрожала – я только придумал это, но едва услышав мои слова, она стала дрожать на самом деле, и это никак не ускользнуло от моего внимания.
– Румянец? В самом деле? – растерянно и удивлённо спрашивает она.
Мне кажется, что в русской речи у неё появляется акцент.
– Именно! – подтверждаю я. – Вы всё время были так бледны, и тогда, в первую нашу встречу, и затем, когда я имел счастье видеть вас здесь, на отдалении, правда…
– Видели меня? Когда?
– Видел, много раз, в основном у ворот и подле фонтана. Он красив, на самом деле, этот фонтан, хоть и не работал давным-давно, по всей видимости – там полным-полно павшей листвы. Не правда ли? Я хотел подойти, не стану скрывать; хотел подойти и засвидетельствовать своё почтение…
– И что же?
– Увы, – улыбаюсь я, – вы исчезали. И я не знал, были ли это и впрямь вы, либо какой-то призрак водил меня за нос.
Моя добрая улыбка никак на неё не действует – передо мной от неё исходит чувство растерянности и беззащитности, которое, судя по всему, вряд ли нравится ей. Она пытается защищаться и отвечает мне глухо, монотонно, безо всякого чувства:
– Пожалуй, что и призрак, вы правы. В таких старинных домах, замках, их много…
– Да, – притворно соглашаюсь я, – некая дама в чёрном всё скорбит и скорбит по давно утраченной телесной оболочке, никак не находя себе покоя здесь, среди живых, или почти живых. Кроме того, она была бледна, очень бледна… Да, пожалуй, что и впрямь это не могли быть вы – я ошибался – ведь вы теперь так живы и непосредственны, и у вас такой румянец, совсем не свойственный призраку.
Хлоя опять вспыхивает, ей не удаётся держать себя в руках, и тут же она выдаёт себя полностью.
– Нет, признайте, что ошибаетесь вы, а вовсе не я, – говорит она, вновь прикладываясь руками к своим пылающим щекам, – никогда не было у меня румянца и скорее я поверю в то, что мёртвые оживают ночами при полной луне, чем в то, что я покраснела!
– Вы красны, говорю вам, Хлоя, – отвечаю я, – можете посмотреть сами. Я не хотел вас обидеть этим, мне показалось
