от холода, думаю я, Хлоя права. Я протяну руки к огню, и всё пройдёт, был бы только здесь огонь. Вон, в особняке, наверняка есть огромный камин, вдобавок к центральному отоплению, а у меня здесь лишь жалкое подобие очага.
Мне снятся сны и о том, как меня возят по этому огромному парку в коляске, как кормят с ложечки молодые женские руки. Я пытаюсь разглядеть лицо той, что мне помогает, но не могу, а она всё говорит мне спокойным вкрадчивым голосом, чтобы я не беспокоился без причины. Хорошенькое дело, по-стариковски гнусавлю я, не беспокоиться! А то, что я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, да и вижу всё точно в тумане, не признак ли для беспокойства?! Вот же глупая, думала бы сперва, что говорить!
Потом мне смазывают руку спиртом и что-то вкалывают: когда сгущаются сумерки, под звон склянок и горшков в коридорах, я проваливаюсь в небытие.
«Ольга, Ольга!» – стучит в висках.
4
Сны…
Быть может, разум хочет прожить непрожитое и из фантазии слепить реальность, а может, и объединяет меня с теми, о ком я размышляю, но с кем незнаком и никогда не видел прежде; оттого столь много во снах странностей и гротеска.
Ольга, русское имя происхождением отсюда, с севера, отчего-то запавшее в память… Да, так кликала мать девчушку на пароходе, прятавшуюся в широких полах моего пальто; ныне это имя частенько звучит в голове, просто так, без особой нужды. Никогда не бывало у меня знакомых с таким именем, а вот на тебе – звучит и звучит.
А эта лодка, а снег? Разве ж бывало или могло быть такое со мной в жизни? Чтобы воспылал желанием я таким образом покинуть этот мир, «сокрыть свою мечту под снегом», совсем как у Миккеля Лёкка – да ну, ладно! Я черпаю вдохновение в мыслях этого человека, и, кажется, проживаю его жизнь насколько могу, у меня появляется осознанное стремление к уединению, к наблюдению со стороны, не к обществу и не к веселью и крикам, а к тому, чтобы быть вне этого, даже над этим. И тем отчаяннее моё желание увидеть Лёкка воочию, желание, постепенно облачающееся в одежды безнадежности.
Увидеть его! Вот уж чего нет, так нет; а взамен – сны, сны, ещё раз сны.
В моих записных книжках не осталось места, а бутылка чернил подходит к концу, целая бутылка чернил! Бесконечные диалоги, наблюдения, сводки погоды, местные байки и легенды… Всё это может быть интересно читателю, но затем когда-нибудь, не теперь, ведь русскому писателю-затворнику места в них нет, он просто не укладывается в них, он всегда вне, как я и думал, у меня не получает впихнуть его в эти рамки, хоть тресни. Бравый артиллерийский капитан, девушки-сиделки с забавными сердечными интригами, огромный, населённый живыми тенями особняк – образы так и сменяются в голове и на бумаге, чередуясь друг с другом, а Лёкка всё нет. И вот мне уже хочется, чтобы этот мой Капитан в один прекрасный день выхватил свою саблю и рубанул меня наискось,
