нечто, какое-то шевеление, порой, что-то доносится оттуда, звуки, голоса, смех даже… И, в общем-то, не так-то он и пустынен, и не так-то и мрачен. И весёлый сероватый дымок над крышей напоминает о центральном отоплении; да, приезжать – никто не приезжает, но движение присутствует, а движение свидетельствует о жизни, ни о чём ином.
В один день я узнаю то, что меня удивляет необычайно – Хлоя, дочь Лёкка, живёт в особняке уже около двух недель, просто живёт здесь, а я ни сном, ни духом, ничего не ведаю! И дальше бы ничего мне не ведать, если бы не пришла от неё записка, небольшой клочок бумаги безо всяких приветствий и пожеланий, но с просьбой о встрече.
Господи Боже! Она хотела встретиться, она пишет, что живёт здесь под гнётом дочернего долга и желанием быть настоящей дамой – это навевает на меня странное ощущение грядущего уныния.
Однако, мне ли это письмо, ведь на клочке нет ни имени, никаких опознавательных знаков?
Да, вам, иного и быть не может, говорит мне принесшая свёрнутый смятый клочок бумаги сиделка, молодая госпожа указала мне именно на вас, она наблюдала за вами из окна, когда вы проходили мимо, и просила передать вам записку в собственные руки…
Да, мне, выходит! Вот и свершилось чудо, не иначе – Хлоя ищет встречи со мной! Что это приключилось с ней, болезнь, жизненная неурядица, что мне ещё можно помыслить? Душа полна сладостного смятения, точно у молодого повесы перед свиданием с каким-то очередным предметом его обожания, я долго ждал этого и вот это случилось. Однако, не она ли бегала от меня, не она ли прятала взгляд, не она ли сказывалась больной или чрезвычайно занятой с тем, чтобы не встречаться со мной и не отвечать на мои вопросы? Конечно, это могло быть следствием дурного настроения, неудачно складывающегося дня, да всего, чего угодно, но вот теперь прошло два месяца с лишком, и я изредка видел её, хотя она знала, что я мёрзну здесь во флигеле на голодном пайке безо всякой надежды на встречу с её отцом, знала и ничего не сделала, а вот теперь идёт на контакт.
Ха, фрёкен Лёкк, вот я понадобился вам!
Смятение вдруг сменяется злостью и злорадством – если ж и вправду ей что-то нужно от меня, с чего я буду бескорыстен, а? Мой контракт горит синим пламенем и книга о русском писателе на чужбине всё в том же зачаточном состоянии, вместо того у меня куча всяких ценных наблюдений за хромым капитаном-артиллеристом, парализованной старухой в кресле-каталке да девушками-сиделками. Нет, увольте, я не буду милостив, и не пойду на поводу у обстоятельств, хотите встретиться – пожалуйста, хотите излить душу – ради Бога, но за это я спрошу с вас что-то равноценное, нет, не пятьдесят поцелуев, и не ласковую улыбку, долгожданную встречу с вашим родителем, большего мне не нужно.
Ответа я не пишу, я становлюсь вредным, прячусь во вредность, точно в скорлупу, и оттого мне не хочется утруждаться, я прошу сиделку передать на словах фрёкен Хлое, что она знает, где
