но различима, и идти на поводу у кого бы то ни было – вариант не лучший для неё, смысл её жизни – в противостоянии, с отцом, с доктором, с собственными демонами, да с кем угодно. И сдаваться просто так не с руки ей, это не в её характере, лучше сделать вид, что сдался, а затем нанести удар, коварством, хитростью, но восторжествовать, в конце концов, или же, на худой конец, утолить своё тщеславие.
О, она вовсе не проста, я не ошибался, разглядев в ней нечто большее, чем просто любование огромной тенью, отбрасываемой фигурой доктора. Доктор сильнее, он подавляет, он спокоен, как скала, кажется, ничто не выведет его из равновесия, но, в конечном итоге, именно он останется в дураках, пусть бы даже и не узнал об этом; женщины оставаться в ущербе не любят, ох не любят.
Доктор просил её: «Хлоя, дорогая, будьте любезны переговорить с этим вашим русским, пусть уезжает, да, пусть убирается прочь ко всем чертям».
«Какой же он „мой“, господин доктор», – ответствовала на это Хлоя, – «он такой же мой, как и ваш».
«Ах, не будем теперь! Время прошло, сколько он будет тут ещё рыскать?»
«Но так ведь это вы подписали с ним контракт, не так ли?»
«Я, так и есть, но теперь этот контракт потерял всякий смысл, сами понимаете, а, выходит, и русскому нечего здесь делать. Время ушло, ситуация переменилась».
Должно быть, в ответ Хлоя смотрит на него совсем так, как на меня в минуты своего удивления и непонимания, и в её глубоком взоре рождается и тут же, едва сверкнув, гаснет, искорка торжества. Она что-то задумывает, что-то важное для неё, и начинает свою игру; милый доктор задел её, и должен быть проучен.
«А как же иски, а как же суды, Густав? Вас ждут большие проблемы, верно…»
Наверное, нечто подобное заявляет она, а более – ничего, и это её последний довод, и он вряд ли видится доктору значимым. Доктор глядит на неё сурово, так сурово, как только может, а затем внезапно наполняет свой взгляд лаской, а, возможно, что и берёт за руки, и умоляюще сжимает её запястья:
«Верьте мне, так нужно!»
Конечно, так она ему и поверила!
Ха-ха, это игра, то-то и оно, игра, где я – участник, невольный, впрочем. Однако у женщин вполне в обыкновении задействовать в своих тайных играх тех, кто и думать не думает, что он является всего-навсего игрушкой. Что ж, мне остаётся лишь пользоваться этой её надуманной благосклонностью в своих целях; будь что будет – да, я для Хлои слишком добр и чересчур легковерен, она расколола меня в этом, и не преминула воспользоваться моей обезоруженностью по отношению к ней.
Слишком много вопросов, и слишком много мыслей – к чему это всё?! Меня не объегорили, как бы обидным в остальном не было быть игрушкой в чужих руках, средством для достижения каких-то целей, способом уязвить своего ближнего; обмануть меня против моей собственной воли не вышло, я сам захотел
