style="font-size:15px;"> Но мысли её далеко, вовсе не со мной, своим собеседником, однако, иного шанса говорить с ней мне, возможно, и не представится, так что, стараясь не думать о её дурном либо хорошем настроении, я вспоминаю старого Лёкка. Эта мысль возникает спонтанно, она обретает словесную форму и вплетается в канву разговора органично, будто бы и должна там быть, мостиком от «Родительского Дня» к самим людям, живущим здесь. И вот говорю я, между делом, как желал бы всё же встретиться с Лёкком, её отцом, и уж коли сам доктор Стиг никак не желает либо не может помочь в этом, обернув всё на самотёк, то, быть может, вы, фрёкен Хлоя, могли бы… всё ж таки, вход в особняк мне заказан.
Это резко меняет её настроение от более-менее благостно-задумчивого к отторгающему.
– Ничем не могу вам помочь, – только и отвечает она, – и, откровенно говоря, я не стала бы вам помогать, даже если бы хотела.
– За что ж такая немилость? – с известной долей игривости спрашиваю я
Хлою, кажется, ещё пуще передёргивает от моего тона, и она тут же выпаливает:
– Я с самого начала была против этого и лишь доктор смог убедить меня в обратном. Он сказал, что это пойдёт на пользу моему отцу, в нём будет больше жизни, чем прежде…
О, это пойдёт на пользу в большей степени самому доктору, думаю я, а вслух говорю:
– Больше жизни?
– Да, знаете ли, он серьёзно болен… Доктор Стиг говорит, что будто бы недуг его больше душевный, чем телесный. Сам же отец и впрямь собирается умирать и считает, что пробил его час…
Вот как! Лёкк собирается на тот свет, доктор же придерживается мнения противоположного и дочь его убедил в этом. Занятно.
– Что же, вы полагаете, всё-таки, вашему отцу не на пользу пойдёт встреча с его соотечественником? – спрашиваю я, пораздумав немного.
– Ах, ничего я не полагаю! – восклицает она, взмахнув облачённой в перчатку рукой. – Это ваше мужское дело – полагать и подразумевать. Наше дело – слушать и делать то, что мы считаем нужным. Я в курсе ваших дел, но прошу вас, не используйте меня в этом, я – всего лишь бедная дочь несчастного отца, мне не до всего теперь.
– Хорошо, понимаю, – отвечаю я, – но всё же вам хотелось бы сделать то, что вы считаете нужным, не так ли…
Она пристально смотрит на меня, а я с удовольствием ловлю её взгляд, совсем не страшась быть неправильно понятым. Она смущённо улыбается и спрашивает:
– Вы и впрямь видели, будто моё лицо было красным?
– О, да, Хлоя! – отвечаю я. – Отчего мне врать? Ведь бледность здесь ценится, и считается достоинством и признаком благородства, совсем не так, как на нашей Родине.
На это она смеётся и говорит, таинственно прищурив глаза:
– На Родине… – медленно повторяет она, – ах, я почти не помню Россию… – а затем смеётся
