зашипел. Панголин отпрыгнул в сторону – за куст, под защиту нависающих лап деревьев. Зубастик – на ветку. Тень исчез. Бестия зависла в воздухе, покачиваясь вниз-вверх: черная кожа блестит в заходящем солнце, глаза горят огнем, влажные клыки сверкают. Грэм выхватил стрелу, натянул тетиву… но не выстрелил: гарпия не полетит в лес – пустая смерть, и стрела на дороге не валяется. Послышался новый шум в кронах деревьев – прилетела еще одна, но панголин не видел ее: он пятился глубже в заросли, не убирая лук и стрелу. Лишь когда гарпия потеряла его из виду, коротко крикнула и улетела, он остановился. Вокруг мачтовый лес с густым подлеском, – и днем-то не очень светло, а сейчас тут были уже сумерки.
Один из кустов превратился в Тень и выругался:
– Вот же гадина!
Грэм подпрыгнул, схватившись за рукоятку меча.
– Ссспокойно, панголин, я всссего-лишь Тень.
Грэм облегченно вздохнул. Напряжение только на мгновение спало, и вновь он ощутил вокруг себя мир – сознание расползлось по лесу. Звуки превратились в материальные объекты: шорох в ветвях – Зубастик. Он спустился по стволу орешника и перепрыгнул панголину на плечо.
– Надо уйти вглубь. Скоро стемнеет, – сухо сказал охотник за слезой и пошел на запад, старательно выбирая путь в зарослях молодняка.
Примерно через полчаса, у толстого высокого бука он остановился и посмотрел в раскидистую крону.
– Переночуем тут.
Зубастик тотчас перепрыгнул на дерево и исчез.
Быстро темнело. Гамаки слегка покачивались. Ветер тихо шелестел листьями, словно напевая колыбельную. Вдалеке ухал филин. Изредка звенел комар. А со стороны грибницы лилась пестрая смесь треска насекомых и лягушек. Грэм попытался сохранить осознанность, но сон, спрятавшись в палитре звуков, мягко укутал сознание, успокоил мысли и унес в волшебную страну хорошо перетасованных сцен последних месяцев жизни. Картины пролетали перед глазами, как стадо бизонов: искаженное злобой лицо Филиппа в отблесках факелов; улыбающийся еретик за решеткой; жирное тело Буя, бьющееся в предсмертных судорогах; теплая липкая кровь на руках; махающий воображаемым мечом Визор на столе; восторженный Поланий с кувшином слизи; сверкающие щупальца Вдовы, ползущие по полу, стенам, потолку; бесформенный уродец Гибор, кромсающий ножом тело старухи; задумавшийся Волчок; искаженное яростью лицо Вергины; великан в поле колышущейся травы, отец Иаков… Образ настоятеля задержался дольше других. Грэм протянул к нему руки, попытался сказать: «Обман! Все обман!..», но слова вязли во рту, слипались в комки и падали на пол, разбиваясь на тысячи осколков. Отец Иаков улыбался и медленно уплывал в черноту, еле заметно качая головой, а панголин чувствовал возрастающую тяжесть в груди, будто невысказанные слова давили и мешали дышать…
Тьма взорвалась. Грэм вскочил и скинул с груди Зубастика. Потревоженный зверек потянулся, сладко зевая и щурясь от пепельного рассвета.
