они вышли из бара, и Макгриллен толкнул какого-то мужика: мгновенно вспыхнула драка, закружился вихрь ударов. Трейнор и Маккензи, конечно, бросились в гущу, но Скиннер остался в стороне и наблюдал, как трое его приятелей мочат пятерых. Помощь им не требовалась. Да он и не собирался встревать. Еще чего, за Макгриллена заступаться!
Позже пришлось лепить маловразумительные оправдания: якобы он в дверях сцепился с шестым и т. п. По осуждающему молчанию, однако, было ясно, что его малодушие не осталось незамеченным. Один такой момент может стоить репутации, думал Скиннер со стыдом. Почему же он не вмешался? Конечно, драку начал Макгриллен, которого он с детства не любил. И все же…
У меня в голове сразу завертелось: Кей, работа, мать, Рождество… Вся моя гребаная жизнь – что, если я ее потеряю? Тьфу… Ведь мы для того и деремся! Бунтуем, чтобы не потонуть в бытовом болоте, чтобы серая суета не захлестнула наши мозги. Какого же черта я стоял?!
Кей дома не оказалось. Почти всю ночь Скиннер просидел на диване, потягивая пиво; потом незаметно погрузился в тревожный сон – но скоро проснулся по нужде и перебрался на кровать. Казалось, не прошло и пятнадцати минут, но, когда он открыл глаза, было уже утро. Тело ломило и зудело: он давеча не удосужился раздеться. Телефон Кей по-прежнему не отвечал. Скиннер послал ей эсэмэску, чертыхаясь и путаясь в кнопках:
К, позвони мне. Д.
Он принял душ, оделся и вышел из дому – сначала по Дюк-стрит, потом свернул на Джанкшн.
– С Рождеством, сынок! – окликнула седая старушка, которую он обогнал.
Скиннер узнал ее: миссис Каррутерс, соседка матери. Он чувствовал себя как зомби в микроволновке и тем не менее бравурно ответил:
– И вас тоже, красавица!
Скиннер подошел к подъезду матери – и в дверях столкнулся со страховым агентом Басби, пожилым отвратительным прохвостом.
Подлейшее существо с расхлябанной походкой и тошнотворной улыбочкой. Что он делал в доме матери? В подъезде шесть квартир, но я-то знаю, из какой он вышел, старый хорек! Какого черта ему нужно?
Угнездившись на диване в маленькой уютной гостиной матери, Скиннер думал, что презирает Басби по причинам, не поддающимся четкой формулировке. Беверли внесла две тарелки, нагруженные индейкой, зеленью и разнообразными гарнирами. Столик тоже был украшен ради особого случая. Со смеху умереть.
Мать тщательно готовилась к визиту Кей и теперь, конечно, была на взводе. Она шваркнула тарелки на стол – мелькнули распухшие руки, розовые пальцы, похожие на сардельки… Беверли до сорока лет оставалась щуплой женщиной, а потом ее здорово разнесло – вследствие ранней гистерэктомии, как она утверждала. Скиннер, впрочем, был уверен, что виноваты бессчетные пиццы и жирные ужины перед телевизором: мать всегда заказывала еду, полагая, что кулинарить для себя одной бессмысленно.
Время, потраченное на уборку и на приготовление индейки; новое парадное платье, черное, как обычно, но тем не менее… все впустую:
