на Феззане. «А мне приснилось – миром правит любовь», – кажется, это из репертуара Поплана вирши… – «Мне приснилось, миром правит мечта» – Карин сегодня, видимо, не то знает, чем себя занять, не то не знает, куда себя девать. «И над всем этим прекрасно горит звезда» – нет, всё-таки, расшивать куртку от формы живыми розами, заказанными у цветочницы отеля, это какое-то нелепое действо, но отчего-то совсем не хочется вмешиваться со своим мнением… «Я проснулся и понял – беда», – Катерозе неспешно тянула песенку, но в этот момент она неосторожно приподняла лицо – Аттенборо увидел слишком серьёзную мину, слишком серьёзную, чтоб можно было подумать, что она попусту убивает время. Это было лицо человека, который скоро предпримет что-то очень серьёзное – и он с ужасом наконец узнал это выражение, так смотрел её отец перед тем, как уходить на битву в открытый космос… Ошибки быть не могло – показная рассеянность скрывала нечто совершенно иное. Череда мелких деталей слилась для него в некий конгломерат, который не оставлял сомнений, что они не просто не случайны, но каждая страшно важны – как всякий элемент боекомплекта скафандра… Ярко-синяя блуза и брюки в стиле формы Союза, но ведь окраска убила фасон напрочь – отчего-то раньше она предпочитала бледные пастельные тона, откуда эта резкая любовь к сочной окраске именно сегодня вечером? Что за новый кулончик из винтажного серебра на шее, зачем он понадобился ей не раньше и не позже, чем сразу после какого-то рокового события, которое связано с прошедшей аудиенцией у Императора? Розы на мундире, наконец – это уж вовсе какой-то безобразный нонсенс, а уж туфли – что предполагается, светский раут, что ли? Особенно ужасно всё это смотрелось на фоне недвижного в кресле Юлиана – он так и смотрел молча в одну точку, впрочем, доза выжранного в один присест виски вполне объясняет его состояние – столько за раз не пил даже Поплан после гибели Конева. Аттенборо же пить нынче не хотел, и досадовал на то, что в голове шумело, хотя он и не ощущал себя вдребезги пьяным. Он был обижен также на то, что Карин не позволила дотронуться до клинка, который она притащила на своей спине с аудиенции, и упрятала его в сейф у метрдотеля, заявив, что сама будет им распоряжаться по своему усмотрению. «Я тебе позже дам поиграться» – ничего себе амбиции, скажем прямо…
– А знаете, на том, на этом свете ли – я не вступаю в безнадёжный бой, там выход был, вы просто не заметили, – сменила вдруг тему Карин, будто в ответ на самые ужасные подозрения Аттенборо. Чёрт побери, с кем это она и как намерена драться? Она умчалась к зеркалу, где тщательно взбила свои пышные волосы – сейчас они и вовсе превратились в огромное роскошное облако над её плечами. Потом ничтоже сумнящеся навела столь вызывающий макияж из тёмных теней и длиннющих ресниц, и достала кроваво-красную помаду – вроде как раньше за ней этого тоже не замечалось – что было непонятно вовсе, что и думать. Почувствовав, должно быть, что за ней внимательно наблюдают и нервничают при этом, Карин совершенно непринуждённо