ответил министр. – Не стоит внимания.
– Эээ, – с горечью произнёс император, – вот мы и дошли-таки до гадостей. Я не хочу такой обязаловки, Оберштайн. И дам согласие на этот брак только в том случае, если ты сам его хочешь, а не соблюдаешь мои интересы.
– Ха, может, мне ещё её руки попросить согласно протоколу? – фыркнул Оберштайн как будто с удивлением, но замаскировать восторг ему этим удалось не полностью. – Или того круче, обидеть даму отказом?
– Хорошо, убедил, – с едва заметной грустью вздохнул Райнхард. – Мне холодно, Оберштайн, и голова плывёт, не иначе, как от твоих пощёчин. И вообще тошно. Сделай уже что-нибудь для своего родственника, чтоб ему полегчало, только врачей сюда не зови, пожалуйста, – он говорил всё тише и тише, и когда смолк, Оберштайн увидел, что его подопечный провалился в крепкий сон. Спокойный, тихий, без сновидений и опасности больше не проснуться. Главный советник осторожно поднял обмякшее тело и отнёс его на диван, аккуратно уложил голову сюзерена на подушку, закутал его в плотное одеяло и уселся рядом, взяв ладонь Райнхарда в свою. Пальцы молодого императора вдруг ответили крепким пожатием и так не разомкнулись все следующие четыре часа. Но терпения Оберштайну было не занимать. Его вполне устраивало молча смотреть на усталое лицо, по которому иногда пробегала лёгкая тень улыбки. Сейчас оно было совсем не похоже на то, что он увидел, забравшись в кабинет через балкон. В том, что он сделал это вовремя, никаких сомнений быть уже не могло.
10. Единственное решение
Белый утренний туман, белый, как настоящее молоко. Обычно они бывают в середине августа, и, пока утро залито этой пеной, похожей на безе, так весело шататься по лесу за грибами и ранней ягодой. Кирхайс, мы ведь сегодня этим займёмся, да? Нет, я ещё поваляюсь пару минут, как раз перед твоим приходом – ты так смешно распахиваешь окно, чтоб меня разбудить, что просто грех лишать тебя удовольствия думать, что я не просыпался. Опять притащимся с полными корзинами – судя по тому, с какой силой разит ночной фиалкой, урожай в траве будет нынче что надо. Да я уже и не хвораю – так что простуды можно не бояться, залезай в комнату – у меня третьего дня в комоде шоколад запрятан, угостишься. Дай руку, Кирхайс – похохочем малость, да тронемся в поход. До чего сильно пахнет белыми лилиями! Это ты их принёс, что ли?
Райнхард безотчётно открыл глаза, приподнявшись на постели и протянув руку перед собой. Руку не было видно, а перед глазами монолитом стояла тьма. Он не стал сдерживать горестный стон и рухнул навзничь, затем уткнулся лицом в подушку и с досады укусил её. Зачем, зачем, память так глумится над ним, уже который раз подряд? Лежать было тихо и удобно, даже уютно, но ничего не изменилось, да и менялось ли что вообще, он даже не хотел думать. Не хотелось осознавать, что происходит, думать, где он и что делает, вообще ничего воспринимать не хотелось. Он понял, что валяется в постели, совершенно раздетый, разогревшийся от сна после бани, отчего-то сытый чем-то вкусным, что успел недавно
