нормально, – сухо отрезал Оберштайн, вежливо позволив уткнуться лицом себе в плечо. – Но поправимо и пройдёт. Ты довольно быстро восстанавливаешься для своего состояния, так что не вижу особого смысла волноваться.
Райнхард горько вздохнул.
– Ты всегда знаешь, что мне сказать, – убитым тоном прошептал он. – Это ты изъял тайком мой бластер, когда погиб Кирхайс?
– Ну я, – ошалело откликнулся министр, против воли удивившись. – Дело прошлое, зачем вспомнил?
– Темно, – кратко уронил император и затих, чуть вздрагивая плечами.
– Проскочим, – жёстко ответил Оберштайн. – Даже не сомневайся. Вернёшься к Хильде крепким и сильным.
– Ладно, давай сюда этого своего доктора, нечего зря время терять, – бесцветным голосом сказал Райнхард. – Только потом не оставляй меня надолго одного, пусть хотя бы собака вернётся.
– Не волнуйся, я отлично знаю, что это такое, так что… ладно, всё, всё, я понял. Не хочешь ложиться, стало быть?
– Да, это уже совсем грустно.
– Тоже верно, – деловито заметил Оберштайн, ловко устраивая подопечного на подушках в положении полулёжа, – но пока поваляться придётся. Так удобнее?
– Да, намного лучше, спасибо.
– Действительно, лучше. Ну, я сейчас, стало быть…
Райнхард слабо кивнул, сжимаясь внутри в комок – хотя появление врача, проверенного самим серым кардиналом Империи и должно было вселить надежду на самое лучшее, месяцы лихорадки и недавняя мучительная смерть, а потом нудная слабость и слепота сделали своё дело. Где-то внутри что-то сломалось и надрывно завывало: ничего уже не наладить, ничего… Оказывается, хотя злиться и огрызаться в ответ на атаки окружающего мира, пытавшегося его так или иначе уничтожить, он привык, именно с этой бедой такое оружие оказалось бесполезным. Оставалась, правда, маленькая, нетронутая ещё ничем крошащим в куски надежда – то тепло на шее, которое он ощутил, когда напивался в кабинете и услышал ободривший его девичий голос. Оно и сейчас было с ним, крохотный сгусток тишины и спокойствия где-то между яремной впадиной и грудиной. Не оттого ли и сон все эти дни и часы был таким же тихим и безболезненным, как запах белых лилий? Белые лилии, что это они взялись вспоминаться, может быть, просто где-то стоит букет или натянуло запах из открытого окна… Надо было их нарвать, отправляясь делать Хильде предложение, но так спешил тогда от страха, что всё испортил, что совершенно о них забыл. Интересно, откуда же они на меня свалились-то, тогда, в далёком детстве, а? Ладно, держись, Мюзель, ты справишься – так, кажется, тогда было сказано мне неизвестно кем. Стало быть, прорвёмся…
Шаги. Двое, ясное дело. Оберштайна чувствую хорошо – даже и его шаги различаемы вполне. Второй… Он явно его старше, и намного, возможно, на те же пятнадцать лет, что и у нас разницы, а может, и больше. Чуть шаркает одной ногой, похоже, и, наверное,
