Будь ты проклята.
– Да, – кивает Елена, глядя в пол.
Над ними, в насыщенной тонкими благовониями мгле, по-прежнему вырисовывается золотое изваяние Афины. Сын Атрея с таким усердием сдавливает эфес, будто горло желанной жертвы.
– С какой стати я должен тебя щадить, неверная сука? – хрипит он.
– Все правильно, муж мой. Я просто неверная сука. И больше ничего. Покончим с этим. Исполни свой праведный приговор.
– Не смей называть меня мужем, чтоб тебе!
Обманщица поднимает голову. И смотрит именно так, как Менелаю мечталось долгие годы.
– Но ты ведь мне муж. Единственный. И был им всегда.
От боли, пронзившей сердце, Атрид уже готов убить ее. По лбу и щекам палача стекает пот и капает на простое платье предательницы.
– Ты бросила меня… Меня и нашу дочь… – с трудом выдавливает он. – Ради этого… Хлыща. Молокососа. Этого шута в блестящем трико с торчащим наружу…
– Да. – Елена вновь опускает лицо.
Мужчина замечает маленькую знакомую родинку на ее шее, как раз на линии, на которую придется удар.
– Почему? – наконец произносит Менелай.
Это последнее, что он скажет, прежде чем убьет изменщицу… или простит… или – то и другое сразу.
А та не унимается:
– Я заслуживаю смерти. За грех, совершенный перед тобой, перед дочерью, за грех перед нашей Спартой. Только помни: я не покидала дворца по собственной воле.
Атрид стискивает зубы так, что и сам слышит их резкий скрежет.
– Ты был далеко, – шепчет Елена, его жена, мучительница, вероломная собака, мать его ребенка. – Ты вечно куда-то уезжал со своим любимым братцем. На охоту. На войну. По бабам. На грабежи. Вы с Агамемноном почти не расставались. Сладкая парочка. Я чувствовала себя свиноматкой, удел которой – сидеть в золотом хлеву. Когда Парис, этот мошенник, хитрющий, как Одиссей, но без его остроумия, надумал умыкнуть меня силой, поблизости не оказалось мужа, что защитил бы свое.
Менелай тяжело сопит через рот. Клинок так и шепчет ему, словно живое создание, требуя крови. В голове ревут бессчетные голоса, почти заглушая лепет Елены. Один лишь призрак ее полузабытых речей четыре тысячи раз терзал его бессонными ночами. Теперь мужчина слышит их – и вовсе теряет хладнокровие.
– Я раскаиваюсь, – молвит красавица, – хоть это и не важно. Молю о прощении, но и это пустое. Сказать ли тебе, как часто я поднимала на себя клинок или вязала петлю, однако горничные, подкупленные Парисом, не давали исполнить задуманное, крича: «О дочери вспомни, если себя не жалеешь»?… Похищение и долгий троянский плен были делом Афродиты, а не моим, о супруг. Так освободи же меня могучим взмахом фамильного меча. Не стесняйся, дорогóй. Передай дочке, что я любила ее и люблю по сей день. Да и тебя, мой милый. Так и знай: любила и люблю.
Мужчина исторгает вопль. Меч со звоном падает на пол. У Атрида подгибаются колени. Он опускается подле жены и плачет, как маленький мальчик.
Елена
