глазках мелькнуло разочарование – оттого, что она попалась так просто. А он-то настроился как следует с ней поиграть.
– Мадам, коль скоро вы сами спросили… я пришёл к вам как друг. Знаю, вы не любите меня. И знаю, что в немалой степени – происками этой сучки Жанны Плесси, шлюхи, околдовавшей моего кузена. Я ещё до свадьбы советовал ему утопить её в пруду, но он не послушал, на беду всем нам… Мадам, я друг вам, но более – и не думаю, что вы упрекнёте меня в таком предпочтении, – более я друг вашему сыну, юному королю Людовику. Он очень молод, мадам. Он совсем дитя. Ему нужны хорошие советники, дорогая кузина, очень хорошие, с твёрдой рукой, верным сердцем, с разумной головою на плечах, занятой чем-либо, помимо блуда и сложения фривольных песенок…
– Мессир, – спокойно прервала Бланка, – если вы пришли сюда лишь затем, чтобы оскорблять меня и графа Шампанского, я прошу вас удалиться и оставить меня в покое.
– Но вы же знаете, что я прав! – будто бы вне себя в порыве искренности и правдолюбия, воскликнул Моклерк и, описав по комнате круг, резко остановился перед креслом королевы. Глаза его неожиданно широко распахнулись и горели так, будто он видел перед собою тьму сарацин и собирался ринуться в гущу битвы. – Вы знаете, что из Тибо Шампанского не выйдет хорошего советника королю. В последние годы он пооткрывал в своём графстве три десятка винных ферм – три десятка, слышите?! И это в то время, когда альбигойцы возводят крепости прямо у нас под носом, когда английские корабли вольно плавают в водах Нормандии, когда Гроб Господень не отвоёван у неверных!..
– Вы закончили, мессир?
– Нет, мадам. Я только начал. Даже если предположить, что завещание короля Людовика Смелого о вашем регентстве не является подлогом, – он нарочно подчеркнул первые слова, и Бланка ощутила, что, несмотря на все свои усилия, всё же бледнеет, – даже если и так, женщина не может править королевством, и вы это понимаете, ибо, я повторяю это, вы умны и – я уверен, вопреки всем сплетням, – совершенно невиновны. А раз женщина не может править – сие означает, что править будет тот мужчина, что к ней ближе всех. Угодно ли вам отдать вашего сына и Францию в руки безмозглого трубадура из Шампани? Угодно ли, я вас спрашиваю, мадам?
– Я скажу вам, мессир, что мне угодно, – сказала Бланка тихим, низким и бесстрастным голосом. – Мне угодно, чтобы вы прежде всего прекратили осыпать оскорблениями мою особу, ибо я напоминаю вам, коль скоро вы забываетесь, что, регентша или нет, я всё ещё королева Франции. С того самого дня, как понесла я дитя моего дорогого супруга, ни один мужчина не был ко мне ближе всех и никогда отныне не будет. В чём я клянусь вам, слышите, вам, Пьер Моклерк, вот на этом кресте, – она схватила свой нательный крест, поднесла к губам и быстро и крепко поцеловала. Моклерк молча слушал её, более не пытаясь заламывать руки. Бланка перевела дух и продолжала: – Затем мне угодно, мессир, чтоб вы прекратили ваши жалкие и гнусные попытки заставить меня отказаться от регентства и вручить его вам либо вашему кузену Филиппу
