Лемберге, в театре, кто-то закричал: «Надобно перерезать всех дворян». Несколько голосов повторили, ложи начали свистать; шум и тревога. Не знаю ничего о последствиях.
Скажи, сделай одолжение, Смирновой, что пришлю ей перчатки с первым отъезжающим: по эстафете возможности нет.
338. Тургенев князю Вяземскому.
15-го декабря. [Петербург].
Вчера получил письмо твое от 3-то и 4-го декабря с М. Т. Каченовским и с посылкою, которую вчера же, вместе с первой, от Бехтеева с письмом полученной, послал к княгине в Москву. Спасибо за стихи. Много сильных и прекрасных, но многие надобно бы исправить, если время позволит. Я не успел еще прочесть их критически, или с Блудовым. Получил при Воейкове, и он уже просил меня позволить напечатать в первом номере нового года, ибо тогда имя его будет стоять вместе с Гречем, и потому он сберегает лучшее в новому году.
Радищева ценсура не пропустит, но пропустит… точку. Впрочем, честь приложена, а от избытка в оной Тимковский избавит. Жал, что у нас примеры редки, даже и патриотической дерзости, и мы принуждены хвататься за безграмотных Радищевых. Mais puisqu'ils n'existent pas, il faut les inventer.
Я болен и почти не выезжаю. Сидеть и дома трудно, оттого пишу через силу. Перечитывая письмо твое, вижу, что опять одного не достает, именно того, в котором было и к Глинке. Я не получал его, и следовательно и Глинка без ответа. Справься и будь осторожнее. Письмо Татищеной доставил вчера же.
Главу Гизо, из коей выписал строки, я читал. Много справедливого, но есть и слишком известные истины, напыщенным слогом сказанные. Но в существе я не вижу того сильного влияния, которое ты Агамемнону приписываешь.
Меттерних действует и делает покуда по своему, то-есть, по-австрийски. Не знаю еще, чем кончится, ибо мы в глуши от Европы. Прочти неаполитанскую ноту.
Напрасно тянет тебя сюда. Выпалка моя в Совете остервенила против меня всех противомышленников наших более для того, что они сердятся за победу, одержанную здравым смыслом над невежеством и корыстолюбием, хотя плодов победы и не видно, ибо все остается по старому, и люди, по словам Петра I, продаются, как скоты. Но расшевелили живую рану отечества и залечить ее необходимо нужно будет.
Не смею нападать за объяснения, нами представленные и громким голосом, почти со слезами на глазах и косо прочтенные; они нападают и по сию пору; кричат о том, что не стерпел публичного и повторенного обвинения во лжи, и что жаловался по начальству. Называют сей поступок хуже и опаснее Семеновского и прочее. Не знаю, чем все кончится, но спокойно ожидаю всякого окончания. Не разглашай этого, дабы не дошло до государя не в полном виде. Главное оправдание моего поступка: я жаловался Оленину не в собрании, а в Канцелярии; послал он к председателю, и не прерывал чтения, а говорил по окончании оного. Вот тебе тема, на случай толков, особливо между приезжими.
Я получил еще письмо от Жуковского. Он радуется стариком Гуфеландом и надеждою на путешествие. Сбирается писать к тебе, а сюда, кроме
