твои получил и все приложенное разослал. Вот два из Москвы к графине Гутаковской. Спасибо за все. Но одного письма видно не получу, ибо не помню, чтобы ты писал ко мне о намерении твоем составить отчет о пребывании твоем в- Польше. Поищу, ибо все сохранено.
Я двух минут не имею свободных. Весь город бранит меня за то, что я не стерпел терпеливо гласного обвинения во лжи Коммиссии законов министром юстиции и жаловался председателю. Но город не знает еще подробностей, совершенно меня оправдывающих, и, при всем том, тот же город утверждает, что я дело сделал, что не стерпел сего срама и отвечал, как благородному человеку прилично. Вот как было дело: по прочтении известного проекта о непродаже людей без земли, министру юстиции померещилось, что Коммиссия законов в бумаге, мною подписанной и перед глазами всех лежавшей, ложно ссылается на указ не существующий, чего Коммиссии и в ум не приходило. Он раза два или три вслух и громко повторил: «Коммиссия лжет!» Все оглянулись на меня, как на репрезентанта Коммиссии, подписавшего сию бумагу. Я вышел из залы собрания, пошел в Канцелярию и принес по начальству жалобу Оленину. Он отклонил от себя и сказал мне, что я обижен, как член совета Коммиссии, а не как чиновник Канцелярии, и сказал мне: «Подите и жалуйтесь князю Лопухину». Я пошел и по окончании чтения, а не прерывая оного, исполнил приказание начальства и принес председателю жалобу на министра юстиции. Он нашел слова его неприличными, и что-то проговорил в осуждение министра юстиции. Когда сей начал перебивать слова мои, то я отвечал ему, что не с ним говорю, а жалуюсь на него председателю. После, через полчаса, министр юстиции подошел ко мне при всех и сначала начал отпираться от сказанных им слов, а потом признался, уверяя, что он не на Коммиссию, а на графа Милорадовича метил и что-то подобное. Брат и я сказали ему, что того, что он сказал, благородный человек ни говорить, ни слушать не может. Он отошел и сел на свое место. Вот история дела, но последняя половина к обвинению моему, по порядку службы, не относится. Где же моя вина, как нарушителя порядка в заседании Государственного совета? Я надеюсь быть оправданным, если государю будут подробности дела известны. Но ты не говори никому о сем без крайней нужды. Разве можно и должно будет оправдать меня, сказав, что я не нарушал порядка и жаловался по начальству. Последнее заседание было еще шумнее, и объяснение наше сильно и убедительно, но личность моя не терпела, а торжествовала.
Поручения твои исполню после: теперь голова кругом. Не знаю, удастся ли завернуть к новорожденному Карамзину, то-есть, старому новорожденному. Прости! Тургенев.
Каразина взяли и увезли, но куда – неизвестно. «Повадился кувшин» и проч. Ништо ему. Говорят, за какое-то письмо к государю.
334. Князь Вяземский Тургеневу.
З-го декабря. Варшава.
«J'ai vu un temps où l'esprit de désordre se promettait quelque chose de ce que l'empereur Alexandre avait, disait ou des idées libérales. Ce prince a deèu un tel espoir, et ne s'est point fait un aveugle artisan de révolution. Il ne serait pas moins déplorable que l'esprit d'oppression, la haine des institutions justes et libres se pussent flatter, en le trompant, d'obtenir son concours. Si l'état des divers pays de l'Europe lui était faussement représenté, si on s'appliquait à lui faire voir le mal où il n'est pas, et le remède où il est moins encore, l'erreur où il pourrait être induit, serait d'autant plus affligeaute, qu'elle serait plus sincère, et entraînerait des conséquences plus graves. Du reste, en refusant de se prononcer tout d'un coup sur les événements de Naples, et en provoquant la réunion d'un congrès, l'empereur de Russiè vient de prouver qu'il voulait considérer mûrement toutes choses, et ne point se décider au gré de l'impatience des partis»
