опалом в середине и посмотрелся в овальное зеркальце.
– Красота – это тяжкое проклятие, – сказал он, отложив зеркало. – Налить тебе вина? – Друсс, чей желудок при этих словах встал на дыбы, замотал головой. – Тогда поешь, мой большой друг. Я знаю, еда не идет тебе в горло, но она пойдет тебе на пользу, поверь.
Друсс отломил кусок хлеба, сел и стал медленно жевать. У хлеба был вкус пепла и желчи, но Друсс мужественно пересилил себя. Поэт оказался прав – желудок успокоился. С соленой говядиной справиться оказалось труднее, но Друсс запил ее холодной водой и почувствовал, как возвращаются силы.
– Я слишком много выпил, – сказал он.
– Да ну? Две кварты, насколько я понял.
– Я не помню сколько. Кажется, драка была?
– Вряд ли это можно считать дракой по твоим понятиям.
– Кто были эти люди?
– Разбойники, на которых ты напал.
– Мне надо было убить их.
– Возможно, но в твоем состоянии ты должен почитать за счастье, что сам остался в живых.
Друсс налил воды в глиняную чашу и выпил до дна.
– Ты мне помог, это я помню. Почему?
– Так, каприз. Пусть это тебя не волнует. Расскажи мне еще раз о твоей жене и о набеге.
– Зачем? Это все в прошлом. Теперь мне нужно одно: найти Ровену.
– Но тебе понадобится моя помощь, иначе Шадак не послал бы тебя ко мне. И я хотел бы знать побольше о человеке, с которым пускаюсь в путь. Понимаешь? Вот и рассказывай.
– Да нечего особо рассказывать. Разбойники…
– Сколько их было?
– Около сорока. Они напали на нашу деревню, перебили всех мужчин, женщин – тех, что постарше, – и детей, а молодых женщин забрали в рабство. Я был в лесу, рубил деревья. Несколько бандитов явились туда, и я убил их. Потом я встретил Шадака, который тоже преследовал их: они и на его селение напали и убили его сына. Мы освободили женщин, но Шадака схватили. Я спугнул их лошадей и напал на лагерь – вот и все.
Зибен с улыбкой покачал головой.
– Этак всю дренайскую историю можно изложить, прежде чем яйцо сварится. Рассказчик из тебя аховый, друг мой, но это к лучшему: не будешь отбивать у меня кусок хлеба.
Друсс потер глаза и откинулся на мягкую спинку кресла. В тепле его разморило, и он еще ни разу в жизни не чувствовал себя таким усталым. Последние тяжкие дни взяли свое – он уплывал куда-то по теплому морю. Поэт что-то говорил, но Друсс уже не слышал его.
Он проснулся на рассвете. От огня в очаге остались только тлеющие угли, и в доме никого не было. Друсс зевнул, потянулся, пошел на кухню и взял себе черствого хлеба с сыром. Запивая завтрак водой, он услышал, как скрипнула входная дверь. Вошел Зибен с белокурой девушкой, неся топор и перчатки Друсса.
– Это к тебе, старый конь. – Поэт сложил свою ношу и с улыбкой удалился.
Девушка застенчиво улыбнулась:
– Я
