у нас будет готов экран со сводками по четырём экзаменам?
Бармин бурно выбросился из кровати, подхватил сумку с литературой и бросился в читалку учить. Первый час ночи. Просидел пару часов, но самые сложные и трудные теоремы, последние в курсе, так и остались неразобранными. Тогда простым остро заточенным карандашом мельчайшим отчётливым почерком выписал их на белых листах, листы засунул внутрь той пачки, которую возьмёт с собой сегодня на экзамен, и посчитал таким образом, что подготовился.
Утром, как всегда после мозгового штурма непреодолимой крепости, содержимое головы не свидетельствует о предшествующей учебе. Пустота и солнечный свет. Ничегошеньки не осталось. Хуже того, даже о Грамм не думалось. И не хотелось идти её будить и делать ещё что-нибудь исследовательское. Всё наваждение исчезло разом, сразу, полностью после явления Вилли Теодоровича, которому, как замдекана, пристало заботиться о нравственности студентов, так что всё как отрезало. Если бы не осталось воспоминаний, а кто-нибудь со стороны вдруг сообщил ему, что с ним в принципе возможны этакие вещи, как проскальзывание по утрам в комнату спящих девушек, стояние там на коленях перед кроватью, он бы ни за что не поверил, не захотел бы верить: навет, ей-богу, навет. Вот ерунда какая. Не идиот же он полный – творить этакие безрассудства? Ай-яй-яй! Надо же, точно, как отрезало. Слава тебе, господи!
12. Наглость беспредельная
Профессор Пахлеаниди любил принимать экзамен у каждого отдельного студента подолгу. В студенческом эпосе это называлось «мотать кишки на лопату». Тополог Пахлеаниди очень любил мотать кишки на лопату. Поэтому, когда у очередного выпавшего из дверей кафедры, как из парной, Иванпопуло спросили: «Много намотал?», тот утер лоб и сплюнул:
– Все выдрал дочиста. И выгнал, зараза.
– На чём валит?
– На всём и всех подряд. Не человек – бульдозер!
В час дня человек-бульдозер отправился на обед, а очередь на экзекуцию осталась его дожидаться, припав позвоночниками к стенкам коридора. К этому времени вся группа поголовно пребывала в самом угнетённом состоянии духа.
Бармин тоже начал нервничать из-за поезда. До семи вечера ещё далеко, но кто знает, как развернутся события по такой толкучке. Пахлеаниди вел допросы с изнурительным пристрастием, пóтом и кровью, как заправский следователь ЧК товарищ Петерс. Может затянуть время и перенести сдачу назавтра, ему это запросто.
Подошла Грамм, встала рядом:
– Всё прочитал?
– Убей, не помню.
– Нет, я прочитала всё, но тоже ни черта не знаю, – она вдруг взялась поправлять ему галстук, облокотившись на грудь.
В обычно строгих её глазах при этом явилось столько нежности, по весу составляющей никак не меньше суммы всех прежних утрешних чувств, растраченных Барминым на прыжки лунного астронавта.
Заметив
