прошло, прошли и первые месяцы второго курса. На личном фронте мелькало постылое лицо – новый кавалер Толя.
Она хмурилась перед зеркалом, жевала кончики волос – дань Бруксизму:
– Одиночество вдвоём – тоже одиночество, только безнадёжное. Одиночество в клетке.
Рядом был не тот. Приклеился и не отставал. Она и не гнала. Настойчивому Толе она не могла сказать нет, несмотря на то, что его внутренний мир был далёк от близкого ей, а внешность заставляла только вздохнуть. Оказалось, не только влюблённость способна держать, но и привычка. Хорошо же знать, что у тебя есть парень, пишет тебе и ходит в гости, страшно представить, что в один момент это оборвётся. Был человек и вот ты осталась одна, никому не нужная… Проявил бы настойчивость другой, Толю она бы тут же бросила. Иногда, появлялись страстные и настойчивые, даже красивые. Только настойчивость была не та: ей хотелось, чтобы парень ухаживал за ней, а они настойчиво склоняли к сексу в первый же вечер, и тут же сдавались, получив отказ. В первый раз так не годится, гадко чувствовать себя использованной. Толя вот никуда не девался, хотя ему ничего не перепадало… Он и ухаживал: всегда делился пирожком, когда ел. Один раз подарил цветы и купил мороженое. Так ещё никто её не обхаживал – она подумывала, уж не сдаться ли ему? Если бы не его кривой нос…
Это смешно и глупо. Не такой уж юморной она была. Разбавленная бедами рутина не лучше самих бед – чего не сделаешь, когда похожие друг на друга дни тянутся унылой чередой, а впереди не маячит ни проблеска.
Изо дня в день грязно-белое небо ноября смотрело пустыми глазами на серый город, а Вероника садилась в троллейбус до университета. От общежития и обратно – один маршрут. По дороге рисовала купола и шпили. Рисовала, черпая из фантазии, в городе не было красивой архитектуры. Мрачный, грязный город, где не за что глазу зацепиться, ничуть не изменился с постсоветских времён, времён перестройки. Неухоженное, захолустное нагромождение покосившихся зданий, разбитых дорог, их разъезженная грязевая кашица и нервные водители… Провинциальная Россия без прикрас: рука реставраторов, возрождающих города, не касалась этой дыры, толика терпимости не касалась умов жителей… Это было место, где над контейнерами летают мухи, где заплёванные улицы разграничивают серые, коричневые, жёлтые с лишаями дома, типовые – все как растрескавшиеся кирпичи. И по этим улицам шли люди, тоже типовые, такие же серые, покоробленные злостью. И тогда было хорошо сказать себе: «Они – нормальные, я – ненормальная».
В целом, город делился на кварталы трёх типов: панельные советские девятиэтажки, обложенные серой или голубой плиткой, бревенчатые дома барачного типа и кирпичные четырёх-пятиэтажки (редко сталинки, но в центре были и они). Первые были лучше всех. О бревенчатых развалюхах и говорить нечего, а те, что были из красного, рассыпающегося кирпича, тоже смотрелись не так, как хотелось бы,
