звездной пурги налет.Значит, снова торить дороги нам
По скрипучим дням, по сугробинам.
Снова пить губ январских мед.
316.
Оле
Девочка, путь повторяя,
Смело смотри. Говори
Все, что походка шальная,
В тело вбиваясь, горит.
Все, что задумали руки,
Чем оживились глаза, –
Лишь наполнители губки,
Выжатой вновь, до аза.
Может быть, тот выжимальщик,
Видя, как щечки горят,
Даст тебе нежный и тающий,
Мыслью опоенный взгляд,
Даст тебе прелесть движений,
Беглость улыбки, сто сот
Сладких, медовых влечений,
Греющих тихий висок.
317.
Голова ты моя, голова
Сожаления, как жернова.
Перемелется, будет мука.
Так зачем этот взгляд свысока?
Для кого эта жалкая спесь,
Если только что вышел я весь?
И кому теперь нужен мой рот
Что в песках погребенный живет?
Он живет там, как дюна, сухой,
Заслоненный горячей рукой.
Тихо луны поют облакам.
Сердце рыщет по черным пескам.
318.
Таежный ключ, брусничатый, студеный!
Немое детство. Говорок воды
У лиственницы угольно-зеленой…
Ты напоил меня до ломоты.
Ты опоил меня. Все сказано тобою.
Что говорить? Тот говорок воды,
Тот рой песчинок был подобен рою
Бесценных слов, запутавших следы.
319.
А что за этим лобиком таится?
За этими глазами? Что им снится?
За этим ртом, полуоткрытым, сочным,
Сверканием зубов, сиянием молочным?
Нас стережет лихая переправа.
Налево трус идет. Храбрец – направо.
А прямо тот, кому уж все равно,
Что падать к звездам, что лететь на дно.
320. Сонет
Окно на третьем этаже.
Весь вечер там темно и пусто.
А в сквере от шагов и хруста
Темно и пусто на душе.
Дорожка снежная в душе.
Скамья для стынущего чувства.
Вся бутафория искусства
Настроена играть уже.
Лишь самолюбия зверек
Вопит. Ему и невдомек,
Что снег затоптан и прибит,
Что эту пьесу освистали,
Хотя она была местами
Совсем недурственна навзрыд.
321.
Остуди голову на крыльце.
Погляди лесу в его лицо.
И кивнет черное в его лице.
И ответно вздрогнет твое крыльцо.
В подземелье ночи царит лес.
Свет и смех затворила дверь.
В молчаливой толпе кустов, небес
Задержи дыханье,
