и утонул в золотых лапах.
И Мена видела: обе фигуры – и гора золотого меха, и маленькая чёрная фигура монаха, стали двоиться и блёкнуть, дрожать, точно изображение в неналаженном Мегамире. Они исчезли и появились, и разошлись в разные стороны.
Леану затрусил к западу, к роще. Монах, патетично ступая, улещивая землю прикосновениями ступней, – поплыл к востоку, к деревушке, к озеру.
Когда он увидел плоскую клубящуюся в дымке зноя поверхность овального озера, и дымок над кухонькой у дальней хижины, к нему, кланяясь, вышел молодой аннунак.
Он сообщил, что событие произошло. Монах кивнул без скорби и без радости. Он пошёл к наскоро выстроенному навесу и посмотрел на лежащего леану. Расправил, склоняясь, гриву на плече леану. Потом направился в одну из хижин, где уже собрались все его дети.
Они расступились, и он долго смотрел на покоящегося на боку нибирийца – аннунаком он так и не стал, этот беглец из каменоломни. Монах сел возле него, подбирая полы одеяния, и погладил мертвеца, незадачливого охотника, по руке с полустёртым номером – то был зэк, мечтавший сократить свой срок, что и сделал.
Он вышел, кивнув, что означало свершить всё, как подобает. Задержался и вымолвил:
– Похороните их вместе.
Голос его был почти страшен – говорил не он: тот, кто сидел как в колодце, в хрупком, хотя и выносливом теле.
Энки остановился. Инженер, настигнув его, показывал ему в воздухе макет. Здание разрослось и закрывало беседующих. Энки отвлекался и выглядывал сквозь какие-то станки и окна. С места в карьер он покинул инженера на такой скорости, что стало понятно, кто занимался воспитанием Сфинкса.
– Грузовичок славный какой.
Приехали военные на грузовичке. К ним шёл широкими шагами на коротковатых ногах массивный человек.
– О. О. Я узнаю этот подбородок, из которого выпал адский уголёк войны. – Заорал Энки.
И распростёр руки. Краем скошенного рта бормотнул:
– Это наше местное воплощение ужасов войны. Домашний бог разрушений.
Он снова проорал, складывая руки:
– Арестуете вы, наконец, меня? Когда уж вы меня в ведро-то поокунаете, родной вы мой?
Последовало объятие.
Военный проговорил неожиданно простодушным, хотя и, несомненно, созданным из смеха голосом
– Не дождётесь, дружище. Вёдра все учтены.
Энки, когда ритуал обхлопывания благополучно завершился, оторвался от военной груди, и сказал
– Милый, запомните, будете детям на Нибиру рассказывать, что видели собственными глазами, – Энки растопырил пальцы в собственные вытаращенные глаза, потом прошёлся пальцами по своей ладони, – самую разумную шагающую установку в этой звёздной системе.
Инженер смутился. Он видел когда-то легенду мельком, в ту пору являя собой почтительного стройного мальчика.
