не отпустить. Заговорили об изобразительном искусстве. Барон поинтересовался, сколько стоит картина Гузкина, изображающая пионерскую линейку.
– Это есть такая колонна пионеров, – объяснил он жене.
– А, колонна, ja, ja, – оживился Фогель-старший.
– Тридцать тысяч, – выпалил Гузкин, и сердце его забилось под замшевым пиджаком.
– Это моя любимая картина, – сказала Барбара фон Майзель, – я в Советском Союзе тоже была бы пионеркой. И ходила бы на пионерские линейки, ха-ха-ха! Вы видели, как я одеваюсь бедным мальчиком? У меня есть русская шапка с ушами для зимы – двухушка? Нет, просто – ушовка.
– Ушанка, – сказал Гриша, – или треух. Классическая русская шапка. У меня есть друг, Эдик Пинкисевич, он всегда ходит в треухе, зимой и летом. Эта шапка некрасивая, но практичная. Домов моды в России ведь нет. – Он засмеялся.
– Но непременно будут. Я очень надеюсь, что будут, – сказала Тереза фон Майзель, – искренне надеюсь, что будут. Увидите, еще откроют и Christian Dior, и Armani. Красота так нужна, особенно в некрасивой стране.
– Uschanka? – сказал Фогель-старший. – Я помню. Нужно носить эти некрасивые шапки в России, потому что там ужасный климат. Очень плохая погода.
Барон достал чековую книжку, размашисто расписался, протянул синюю бумажку Гузкину. Гузкин взял чек, его пальцы сделались холодными. Вот, свершилось. Он держал в руках синюю бумажку, чек на предъявителя в банк, его картину купили за большие деньги, он богат, знаменит. Он сунул чек (плату за творчество) во внутренний карман, туда, где, перехваченные резинкой, уже лежали портреты Лютера (плата за происхождение), и пиджак словно стал тяжелее. Скажите, пожалуйста, невольно подумал он, что ж они, жадобы в Auslanderamt, за геноцид платят такие гроши? Пятьсот – ну что такое пятьсот? А впрочем, тут же остановил он себя, грех жаловаться, грех. Могли бы и ничего не дать: вот советские, те уж точно жлобы – разве репрессированным платили?
– Кто, на ваш взгляд, лучше – Горбачев или Ельцин? – спросила тем временем госпожа фон Майзель и пригубила коньяк. Сделала она это очень мило: просунула нос в рюмку, понюхала, потом лизнула кончиком языка коньяк и изобразила всем лицом испуг от крепости напитка. – Мы здесь так далеко от России, но нам так важно знать правду.
Гриша отметил про себя еще один урок европейского такта: сделав покупку, надо перевести разговор на другое, словно и не случилось ничего особенного. Не в деньгах же счастье.
– Ельцин последовательнее, тверже, – сказал Гриша, – он отменил компартию.
– Ах, это так важно, то, что вы нам здесь говорите. Ельцин будет уничтожать империю коммунизма. Это ведь позитивно, не так ли?
– От коммунизма все зло, – заметил Фогель-старший.
– Коммунизм, мне кажется, – сказала Тереза фон Майзель, – растлил человеческую природу, в этом все дело.
– Как это верно.
– Но коммунизм сам и породил таланты, которые разрушили его, – тихо поаплодировал Грише Фогель-младший.
