если не желает, чтобы я донесла правителю Нормандии, что он намеревался уморить его брата!
Старый годи, кипя бешенством, едва не набросился на девушку, но Торлауг, все так же хохоча, подхватил его под мышки и выставил за дверь. Однако, когда он вернулся, лицо его омрачилось – он увидел окровавленные подушки Атли.
– Вот что, Торлауг, – сказала Эмма викингу. – Теперь я сама буду его лечить. Прикажи принести теплого красного вина, меду и масла. А также вели очистить очаг от этой дряни и доставить сюда побольше сухих можжевеловых дров. Отныне в этой комнате должны топить только можжевельником.
Торлауг, возможно и опасавшийся, что разгневанный годи и его вещуньи накличут на эту девушку порчу, все же велел прогнать их подальше и выполнил все указания Эммы. Уже к вечеру Атли стало немного лучше: кашель стих, кровотечение прекратилось, на скулах появился румянец. Впрочем, это был неестественный румянец, скорее свидетельствовавший о болезни, нежели о выздоровлении. И все же дышал он свободнее, и даже смог разговаривать.
Эмма, положив голову Атли к себе на плечо, полулежала рядом и поила Атли из рога горячим вином с медом и растопленным маслом. Юноша обливался потом и дрожал от сильного озноба.
– Не уходи, Эмма! – Взгляд его был умоляющим. – Не покидай меня!
– Успокойся, успокойся. Я теперь все время буду рядом.
Эмме было жаль юношу до слез. Только теперь она поняла, как дорог он ей. Он любил ее, а главное – был ее единственным другом, верным и совсем нетребовательным.
И она осталась на его ложе и в эту ночь, и во все последующие, когда Атли и в самом деле стал поправляться. Он был так слаб, что приникал к ней, как ребенок, обнимал и затихал, и лишь его негромкое хриплое дыхание слышалось под низким сводом, сливаясь с потрескиванием можжевельника в пылающем очаге. Эмма укладывала в изножье постели нагретые и обернутые полотном камни. Атли била дрожь, и девушка согревала его теплом своего крепкого здорового тела. Ночи они проводили как двое детей, нуждающихся друг в друге, как брат и сестра, но отнюдь не как возлюбленные…
Однажды утром Эмма проснулась от странного и довольно неприятного чувства, что за ними кто-то наблюдает. Оторвав голову от плеча Атли, она повернулась и застыла, широко раскрыв глаза.
В белесом свете раннего утра в изножье их кровати стоял Ролло. Он возвышался над ними как утес, с застывшим лицом и плотно сжатыми жесткими губами. То, что Эмма прочла в его взгляде, было непередаваемо.
Девушка в растерянности попыталась натянуть на себя медвежью шкуру. Комната за ночь остыла, очаг погас, от стен тянуло каменной сыростью. Почти машинально Эмма отметила, что Ролло все еще в дорожном плаще. Неужели по прибытии он тотчас поднялся сюда?.. Зачем он вообще появился здесь?..
– Ролло…
Викинг вышел так стремительно, что она не успела задать вопрос.
Спрыгнув с ложа и стуча зубами от холода, она стала торопливо
