скептически.
Томительно ждали Иогансона. Он должен был отобрать номера для ученического концерта. Наконец, с неизменным футляром под мышкой, весь всклокоченный, тот вбежал в маленький зал школьного театра.
– Христиан Иванович, прежде чем начать, хотелось бы объясниться, – волнуясь, проговорила пожилая дама из балетных, которую Иогансон помнил с незапамятных времен.
– Объясняться, душенька, следует на сцене. Я все пойму сам.
Но на этот раз Иогансон ничего не понимал: под бесхитростную музыку воспитанник просто кружился и кружился на одной ноге.
– Что он изображает? – раздраженно спросил Иогансон.
– Волчок.
– Так и будет крутиться с вытаращенными глазами?
– Да. Пока не свалится, – поджала губы не удостоившаяся объяснений балетная старуха.
– Смысла хочу, – сердито буркнул Иогансон.
– Волчок он и есть волчок. Кто больше прокрутит, тому и аплодисмент. Вот и весь смысл.
Иогансон хотел что-то возразить, но, подумав, лишь махнул рукой. Велел показывать остальные номера.
Миниатюрный и изящный Платон Карсавин слыл отличным педагогом. Когда он пригласил на сцену своего ученика с партнершей, все знали, что раздражение Иогансона как рукой снимет. Старец безудержно радовался, видя на сцене талантливое, к тому же Настенька Волобуева очень подходила на роль крестьянской девушки по имени Жизель. Едва начался танец, как Иогансон обратился к воспитаннице:
– Настенька, здесь нет никакого шанжмана де пье. Тут испокон веков эшаппе, – и маэстро показал, какое следует делать движение.
– Христиан Петрович, ради бога простите меня, но тут нет никакого эшаппе, – лучезарно улыбаясь, возразила пожилая хранительница балетного очага. – Тут завсегда были шанжманчики. Вот таким манером – с пятой на пятую. И с обязательной переменой ног.
– Что вы мне голову морочите! – страдальчески вопросил маэстро. – Я танцевал «Жизель» с самой Еленой Ивановной Андреяновой. Не делала она тут никаких ваших шанжманчиков.
– Истинный крест! – пылала гневом старушка. – Христиан Петрович, вот на этой сцене я сама видела, как Авдотья Ильинична Истомина показывала партию Андреяновой.
– Путаете вы всё, – морщился Иогансон.
– Ничего не путаю. Все хорошо помню. Была как раз годовщина смерти Пушкина. Истомина сильно плакала, много рассказывала о нем. Вспоминала, как стояла у дома на Мойке. Ждала, когда Пушкина вынесут. Там и простудилась, долго болела. Чуть Богу душу не отдала…
– Христиан Петрович, – вступил в разговор Платон Карсавин. – Они правы. Здесь не следует делать эшаппе. Можете мне голову отрубить.
– Придется.
Бедная Настя, слушая перебранку, невольно улыбнулась: ее партнер в кулисах дремал,
