он что-то жует.
Надя поворачивается к лейтенанту и тихо шипит:
– Можно я сумку подниму?
– Можно. – На щеках лейтенанта проступает румянец.
Надя кладет сумку на середину стола и возвращается на опасную табуретку.
– Гражданка, вы меня слышите? – в голосе ехидного звенит праведное негодование. – Я к вам обращаюсь.
Надя перестает рассматривать свои ногти, поднимает глаза на ехидного и видит на его лице… страх.
– Что вы на меня таращитесь? – спрашивает ехидный, и гладко выбритая челюсть перестает жевать.
– Вы мне напоминаете одного человека, – отвечает Надя.
– А ты мне напоминаешь одну стерву, которая влезла в чужую семью, – шипит он.
Тут дверь распахивается и в кабинет вваливается толстяк с размалеванной хихикающей пьяненькой девушкой, искусно надувающей пузыри из жвачки. Толстяк усаживает девушку на стул рядом с сержантом, смотрит на часы и, сцепив пальцы на животе, переводит выжидательный взгляд с Наливайко на ехидного.
Ехидный сдвигает брови, и на его переносице образовываются две глубокие складки.
– Значит, протокол составлен… – бурчит он.
– Да, – отвечает лейтенант, – но у Рудько нет с собой документов.
Глаза ехидного вспыхивают злорадством.
– Тогда задерживай до выяснения личности.
– Документы сейчас привезут.
– Привезут? Ну… ладно. – Ехидный почесывает подбородок. – Отпустишь Рудько, экспертиза ничего не дала. – Он поворачивается к Наде. – Повезло тебе. – Он снова сдвигает брови, слезает со стола и, наклонившись, бросает ей в лицо: – Я бы тебе впаял пожизненное, чтоб запомнила: семья – это святое.
Да, семья – это святое, но у нее нет семьи, она не знает, что это. Надя уже много лет не достает из шкафа семейный альбом, потому что боится порвать все фотографии. Почти все. А когда-то они с Валеркой мечтали о настоящей семье, прекрасной, счастливой. В ней с нетерпением ждут твоего появления на свет и принимают таким, какой ты есть; дарят любовь и учат любить, защищают и учат защищаться; делятся болью и радостью, печалью и сомнениями, говорят все, что хочешь, без страха быть непонятым и отвергнутым. А когда уезжаешь, каждое мгновение жизни озаряется присутствием пусть далекой, но твоей семьи, родной и неповторимой, и радостью пусть короткого, но возвращения, радостью набраться сил из своего источника, гордостью за крепкие корни. В юности они поклялись, что не расстанутся, будут помогать друг другу и никогда не обидят своих детей… Как давно это было… А может, и не было вовсе?..
Ехидный проводит по лицу Нади взглядом-лезвием, шипит:
– Такую тварь надо изолировать от нормальных людей, – и выходит из кабинета.
Девушка, сидящая возле двери, надувает большой пузырь, и он с шумом лопается, залепив ее рот и полщеки белесой пленкой. Толстяк сердито смотрит на девушку – та, ухмыляясь, быстро слизывает жвачку и начинает громко чавкать.
– Он
