руки. У меня затряслись от обиды губы. Я закрыл глаза, стараясь удержать и скрыть набежавшие на глаза слезы. Мне это удалось лишь потому, что губы Оли уже целовали меня…
– Пошутила я, Паш, – шептала она мне. – Ну, посмотри же – я его уже снова надела! Просто глупая шутка! Прости меня! Мне самой не терпится тебе все рассказать!
– Подожди, – я украдкой взглянул на ее руки. Кольцо было на правой руке. – Дай я тебя уложу.
Достал из шкафа простыню, укрыл ее, налил еще один бокал и лег рядом, обняв ее.
Она благодарно взъерошила мне волосы.
– Когда ты уговаривал меня, про себя я решила просто попить чай и попробовать его пирожные. Хоть мужчина вроде и интеллигентный, и интересный, и чувствую – нравится мне, и даже, может быть, волнует меня, но раньше я с ним почти не разговаривала, поэтому еще ничего для себя не решила.
Оля замолчала, закрыла глаза, откинулась и провалилась в воспоминания.
– Пашка, я чувствовала себя принцессой. Было все. Сначала были цветы. Он принес специальную вазу и сказал, что привез ее из Китая, и она очень дорогая. По его словам в линиях этой вазы и в линиях моего тела есть что-то общее, поэтому он очень любит эту вазу. Намекая этим, что любит меня. В эту вазу он поставил цветы. Причем цветы, которых я раньше не видела. Оказывается, это какие-то редкие орхидеи. Очень красивые цветы. Да ты сам видишь. Потом был чай. Какой-то необыкновенный китайский чай. Он сам мне его заваривал и рассказывал мне про чайные церемонии в Китае. Странный чай. От этого чая меня бросило в жар и стало легко и весело. К чаю торжественно принес пирожные. Удивительные пирожные. Еще теплые. Они прямо таяли во рту. Я целую тарелку умяла. Лопаю и не могу остановиться. Он с гордостью сказал, что выпекает их сам. С самого первого моего урока с его сыном, в день занятий, в надежде, что я все же соглашусь задержаться на чай и попробую их. Потом была музыка. Пашка, я же музыкант, но я такой музыки ни разу не слышала. Что-то восточное и такое укачивающее. И были взгляды. Я обожаю такие взгляды. Когда у него дрожат ресницы, я чувствую, что он хочет посмотреть мне в глаза, но не решается. Потом решается, смотрит, и встретившись с моим взглядом, словно обжегшись, отводит глаза. Его робкие взгляды на мои колени, на мою грудь. Смущение, вспыхивающее на лице румянцем, когда наши взгляды встречались.
Оля лежала с закрытыми глазами.
– А потом, Пашенька, мы пили вино. Тоже какое-то там изысканное. Очень вкусное вино. С такой незнакомой мне кислинкой. Потом он сел у моих ног и начал читать мне стихи.
Оля замолкла, а потом стала тихонько декламировать.
– Любимая, спи, мы на шаре земном, свирепо летящем, грозящем взорваться. И надо обняться, чтоб вниз не сорваться, а если сорваться – то только вдвоем.
Потом замерла, вспоминая.
– Ты придешь, коль верна мечтам, только та ли ты? Знаю: сад там, сирень там солнцем залиты.
Оля заворочалась удобнее устраиваясь.
– Я только отдельные строчки запомнила. Но стихи классные, и читал он их так хорошо, что я почти поверила, что эти стихи не только
