горизонта.
Он показывал сыну небо: высоко в небе, не боясь ни дождя, ни ветра, парили и отражались в спокойной глади Квиринальского озера воздушные шары, освещавшие землю мягким серебристым светом; на востоке, почти у самого горизонта, куда-то бесшумно уплывала гигантская аэросфера, она уже была так далеко, что даже Варг с его ястребиным зрением видел лишь сигнальные огни гондолы; другая аэросфера, ещё больше, для галлов подобная сказочному дракону, наоборот, приближалась, собираясь идти на посадку в Эсквилинском аэропорту.
Ещё показывал герцог сыну статую Двенадцатиликого Бога, Фортуната-Основателя, – высеченная из монолита горного хрусталя, она венчала циклопическую шестиступенчатую пирамиду Большого Императорского дворца и казалась столь же далёкой, как и удаляющийся от города воздушный корабль. Статуя Двенадцатиликого Бога смотрелась снизу факелом волшебной свечи, её окружал плотный ореол светящегося воздуха, и Крун знал, со слов общительных хозяев, что хрусталь, из которого она сотворена, не простой, а из Хрустальной Горы, той самой, над которой сияет чудотворная звезда Эфира, и что, соответственно, эта статуя – не просто украшение столицы, нет, это мощный передатчик (София Юстина сказала: ретранслятор) священной энергии, питающей могущество Богохранимой империи…
Конечно, имел герцог в виду и главное чудо Темисии – Сапфировый дворец, официальную резиденцию Дома Фортунатов, он стоял на острове Сафайрос примерно в герме к югу от Палатиума. Отсюда, правда, не видно его – громады Пантеона и Палатиума заслоняют Сапфировый дворец – однако сияние сотен тысяч и миллионов самоцветов заметно из любого места столицы, так что кажется, что где-то там, на юге, всеми цветами радуги пылает феерический костёр.
Герцог показывал сыну и серую гору Пантеона; как раз в этот момент его башенные часы пробили полночь. Пантеон считался самым большим рукотворным сооружением Ойкумены; сотни тысяч человек возводили его более полувека, а было это семь столетий тому назад, когда имперская столица переезжала из Элиссы, бывшего Карфагена, сюда, в Темисию. Но более всего в Пантеоне Круна поражали не его размеры, а то, что, оказывается, ежедневно там «проживают» более восьмидесяти тысяч человек, – иереев, монахов, чиновников, слуг, охранников, – а во время торжественных церемоний численность «населения» Пантеона возрастает в два-три раза; сами аморийцы называют столичный Пантеон «городом во дворце».
На фоне рукотворной горы Пантеона двенадцатигранник Большого Квиринальского дворца, где заседало имперское правительство, казался маленьким, изящным и уютным. Это было самое близкое к павильону галлов государственное здание; при желании можно было заметить, как, точно муравьи, ползут экипажи и мобили по воздушному виадуку, соединяющему Малый Квиринал, дворец первого министра, с Сенатской площадью, – это, видимо, князь Тит Юстин даёт бал для высшей знати в честь дня рождения дочери, своей любимой и единственной «наследной принцессы».
Так что много чудес мог показать герцог Крун единственным широким движением раскинутых рук: все и не опишешь! Не только
