бумаги, Снесарёв, можешь засунуть себе… обратно в сейф! – злорадно подумал Салман – обе подписи, что я поставил, ненастоящие, да и кому они вообще интересны? О том, кто в тех отрядах состоял и где отсиживался, половине Чечни известно, так что хоть по телевизору на меня ссылайся – толку с этого никакого!» Главарь снова улыбнулся, вышел из машины и поправил прикреплённый к капоту ичкерийский флажок. В очередной раз он в нетерпении оглянулся на мечеть, когда, к удовольствию всех троих, открылась дверь, и на площадь хлынул народ. Цагараев дождался, когда люди приблизились, и начал. Он говорил и говорил, чувствуя, что с каждым словом всё более завладевает вниманием окруживших его селян.
– Русские задержались на нашей земле! – повысил он голос и решительно взмахнул рукой – Пора указать место этим взбесившимся псам. Хотя и псы то из них неважные.
Не оборачиваясь, Салман указал на поникший в безветрии флажок с едва различимым изображением волка, и снова простёр руки к землякам, патетически воскликнув:
– Они – овцы, а мы, нохчи – волки! Не нам терпеть этих грязных свиней под боком! Идите ко мне в отряд, чтобы, как и подобает мужчинам…
– Постой, Салман! – перебил его один из стоявших рядом старейшин, Мусаев Турпал – Почему ты называешь нас волками? Зачем заманиваешь молодёжь под чужие флаги? Нохчи никогда раньше под такими не воевали, наши предки и без ворованных знамён обходились!
– Ты почему так говоришь: ворованных?! – вскипел главарь – Разве ты не знаешь, что это знамя нам абхазы вручили? Оно по праву наше теперь!
– Они сами его украли, абхазы эти! – усмехнулся старик – Или ты когда-нибудь слышал, чтобы их отцы или деды под ним воевали?
Вокруг поднялся разноголосый гвалт, но старик продолжил, и его негромкий голос возвратил внимание селян.
– Ты вот русских овцами назвал. Звучит выразительно! Вот просто иди и души их голыми руками, пока не устанешь или не надоест. Но сам-то ты веришь, что среди них отпор дать некому?
Последние слова Турпала потонули в потоке восклицаний, в большинстве своём не совсем лестных. Вернее, совсем для него не лестных. И громче всех звучали негодующие слова остальных стариков Совета. Салман сразу же уловил настроение толпы и, что было немаловажным, большинства старейшин. Стараясь скрыть выпирающее наружу ликование, он с печальным видом вздохнул и, выждав, когда выскажутся старики, с горечью произнёс:
– Больно смотреть, как нохчи слабеют. Наверное, наш уважаемый Турпал всё же поймёт, что для нас свобода важнее всего, и за неё…
Закончить фразу Цагараев так и не успел. Его перебил взрыв восклицаний, но сейчас они все выражали одобрение, и главарь не счёл нужным сдерживать улыбку. В общем хоре голосов мало кто расслышал, как Мусаев Турпал спросил:
– О какой свободе ты говоришь, Салман?
