помнил жесткое контральто, тонкую, изящную фигуру, в мужском костюме. Дитрих пела зонги, из «Голубого ангела».
– Мы всех лишились, – понял Макс, – всего, что было великого в Германии… – по слухам, фюрер, в одиночестве, любил смотреть фильмы Дитрих:
– Геббельс предлагал Марлен большие деньги, за возвращение в рейх… – Максимилиан смотрел на быструю воду реки, – она отказалась. Подумать только, я тогда, в кабаре, мог пригласить Дитрих на танец. Но побоялся, я был студент, мальчишка, а она звезда. Но я, хотя бы, видел Брехта… – Максу захотелось зажать уши руками. Он заставил себя, одобрительно, сказать:
– Отличное произведение, оберштурмфюрер. Я уверен, что ваша поэма обретет успех. Я поговорю с приятелями, в министерстве рейхспропаганды… – Муха зарделся от удовольствия.
Принесли булочки, с черничным джемом. Макс промокнул губы шелковым платком:
– Ладно. Он выздоровел, возьму его на допросы, в Моабит. Может быть, проклятые русские агенты что-то скажут… – пока и Харнак, и Шульце-Бойзен молчали. Макс напомнил себе, что надо отправить распоряжение в Грецию о немедленных расстрелах всех, подозреваемых в связи с партизанами.
После взрыва моста на реке Горгопотамос Макс выслушал немало нелестного от рейхсфюрера. Он обещал Гиммлеру, что к бандитам будут приняты самые строгие меры:
– Пора начинать депортации из Салоник, – заметил Макс, – хватит церемониться с евреями… – в Осло, Макс поехал в местный концентрационный лагерь, на окраине города:
– Развели курорт, – гневно сказал он, на совещании, – передачи, семейные визиты, и почему вы пускаете сюда пасторов! – Макс грохнул кулаком по столу:
– Христианское милосердие, держите карман шире! Они устраивают побеги евреям… – Макс приказал арестовать всех женщин и детей еврейского происхождения, в Осло. Пора было организовывать отправку местных жидов в польские лагеря.
– Муха и арестовывал… – Макс допивал кофе, – даже кого-то застрелил, кажется. Молодец… – Макс успокаивал себя тем, что искусство рейха еще очень молодо:
– У нас появятся новые мастера слова, не хуже Брехта. Новые художники, архитекторы. В конце концов, у рейхсминистра Геббельса хороший вкус, и фюрер любит живопись… – подумав о пасторах, Макс достал блокнот.
У него не доходили руки проверить, куда отправили бывшего соученика, отца Виллема, и детей из Мон-Сен-Мартена. Макс не хотел обременять братьев, работающих в Польше, канцелярскими обязанностями:
– Надеюсь, они в Аушвице, – пожелал Макс, – и отец Виллем сдох от голода, как и его сироты. Праведник… – Макс едва сдержал ругательство:
– В приюте жили близнецы, Мерсье. Надо спросить у Отто. Правда, близнецами занимается Менгеле, Отто мог их и не увидеть. Хотя он говорил, что приходит на селекцию… – Макс помнил светловолосых, голубоглазых мальчишек. Он записал себе: «Виллем».
Штандартенфюрер, нехотя, перевернул
